Лев Исаков - Русская война: Утерянные и Потаённые

– Сир, я не могу их понять – кажется, они говорят по-французски…

Полагать большую «французистость» от гвардейских поручиков и штабс-капитанов не приходится, это скорее совет-рекомендация одного другому.

Вот вопрос, игрался или не игрался Александр со смертью отца, но должны же были заговорщики предвидеть возможную необходимость цареубийства, коли Павел заартачится, если они были такие болваны, что не понимали неизбежности этого с самого начала, как даже мямли-декабристы, для чего державшие опереточного Якубовича; и по итогу табакерка! Шарф! Должен же быть кто-то, кому с самого начала было вменено убийство – назначенный к тому палач. Один почти прозрачен – нечеловечески сильный и бесчувственный Николай Зубов – но табакерка? Этот удар скорее ложил означение – кто-то должен был его довершить; шарфы – офицерская импровизация… вот необычная фигура в этом собрании, «француз» прыгнувший на живот императора – не он ли тот заготовленный палач, чтобы не тревожить офицерскую честь – одно дело застрелить государя на балу как барон Анкастрем в Швеции, другое – зарезать сонным в постели…

Кажется, тут надо взглянуть с более широких оснований – было ли у заговорщиков поле для разбега между отстранением императора от власти, конечно насильственным, но порядочным, не патологическим – и прямым хищным цареубийством? Павел, опиравшийся и подпиравший Наполеона – это опасно, и не столько Зубовым, сколько Англии; он путаный, но выразитель определенной линии русской политики, практическими деятелями которой являются Растопчин, Кутузов, а и ниже их Мордвинов, Румянцев, Крузенштерн, Баранов, тянущиеся к Океанам, Аляске, Американо-Китайской торговле, т. е. к флоту – Павел, как «генерал-адмирал», заранее обречен…

Внутренняя ситуация заговора, в полной мере индифферентность, если не сказать более, рядового состава гвардии к заговору вскрылась только в ночь переворота. Дело прошло на грани срыва; кажется, больше шпаг было обнажено против солдат чем против императора – но уже в канун выступления обстановка в гвардии не допускала двоемыслия: преображенцы были ненадежны, конногвардейцы – прямо враждебны, как и гвардейский флотский экипаж, и Кронштадт (по свидетельству Штейнгеля). Нет, император тоже был приговорен…

Но тогда – зачем тянуть, зачем эта канитель с переговорами?

Вряд ли Зубовы не понимали, что, начав дело, они могут остановиться только по цареубийству – но понимал ли это Александр, великий дипломат-практик, и вдруг погружающийся в мистику фантастических видений умозритель; без него дела не станется, придется взрывать двери в кабинет и спальню, едва ли не весь замок; но вступив в переговоры с отцом он сразу обратит ситуацию в предельно выгодную заговорщикам, как полулегитимное выступление, означенное соучастием императорской фамилии; а с Павлом можно решить и чуть позднее, привязав Александра к себе кровавым призраком отца, убитого уже в его царствование.

Похоже, что случилась какая-то неожиданность: Павел не подписал отречения, но и не изъявил возмущения и борьбы – формула князя Репнина «молчание – знак согласия», только к чему? А не случился ли у Павла столь обычный в такой ситуации приступ эпилепсии, вырвавший его из власти собственной психики и воли заговорщиков?..

И прозвучали негромкие слова по-французски над бесчувственным телом, обращенные к одному лицу, которое скорее всего промолчало и вышло в сопровождении немногих в кабинет-приемную…

И не только один Беннигсен и Платон Зубов слышали страшные крики из спальни, рядом с ними, белый как привидение стоял восходящий император всероссийский Александр Павлович – работу в спальне довершал Николай…

Был ли другой путь в императорскую спальню? – Да, через покои императрицы и забитую дверь: и посетители обратили внимание, что дверь открыта – Пален объяснил, что приказал ее открыть после убийства, чтобы императрица могла, беспрепятственно войти проститься с мужем; по рассказам самой императрицы, в передачах близких людей, когда разбуженная шумом на отправилась туда, ей преградили путь, скрестив ружья, два солдата у дверей: как-то сразу возникает вопрос, они что, охраняли забитую дверь? – И императрица, отлично это зная, тем не менее намеревается войти в спальню через забитую дверь? Впрочем, на этот ход кажется не обращают внимания ни памятливые рассказчики, ни исследователи, в наличных версиях дверь играет роковую роль именно вследствие того, что она закрыта, а не открылась… – очевидно только, что проникновение заговорщиков в спальню через покои императрицы еще более нагнетает трагизм ситуации: Агамемнон, Клетимнестра, Классика…

Более естественным выглядит тогда и разделение заговорщиков на 2 отряда: один идет через кабинет, другой от покоев императрицы; объяснение Палена, что 2-й отряд должен был занять главную лестницу, чтобы изолировать замок от внешнего мира подозрительно: оно противоречит действиям отряда, с опозданием войдя в замок он не останавливается на входе, а движется к покоям императора, в «затылок» 1-му отряду, возбудив немалую тревогу; внешние караулы на лестнице остановил Николай Зубов – ей же, этим бесстрашным, неумолимым янычаром нельзя не восхищаться… как и не обратить внимание на резкое несовпадение версии событий в спальне, известной нам по анонимным свидетельствам восходящим к пристрастным заговорщикам Палену и Беннигсену; и эпизода на лестнице, передаваемого более нейтральными и объективными сторонними лицами (Саблуков и др.), и случившегося позже убийства императора – но чем тогда занимался и где вообще был в это время отряд Палена?..

Есть свидетельства, что Мария Федоровна порывалась царствовать сама – и это при совершеннолетнем сыне-наследнике?! – ее «укротили» Платон и Пален; можно настраиваться на 2 линии заговора, один в пользу Александра, другой в пользу императрицы… тут открывается область безбрежного. Очевидно только одно – войти в спальню без прямого соучастия членов императорской фамилии заговорщики не могли. Интересно, что в связи с заговором императрица испытывала непримиримую ненависть только к двум его участникам, не запятнанным цареубийством Палену и Н. Панину, отставленному воспитателю цесаревича и великого князя, в момент убийства находившемуся в Москве; любопытно, что ненависть в Панину она обрела, когда по очень достоверным свидетельством, Александр показал ей записку последнего с призывом взять власть на себя – у самого Александра Панин вызвал острейшую неприязнь «непреходящим республиканизмом», когда «цесаревич» уже оперился как «император»; ненависть была нешуточная – Мария Федоровна взяла со своих детей слово, что они никогда не примут Николая Панина в государственную службу, это соблюдалось неприкосновенно и Николаем I. С чего бы так, после всего бывшего, по сравнению с которым предположения Панина об «удалении в частную жизнь отца – императора» просто детский лепет? Такое впечатление, что она ненавидит их как СВОИХ ЛИЧНЫХ ПРЕДАТЕЛЕЙ.