Лев Исаков - Русская война: Утерянные и Потаённые

Николаевская Россия 1826–1840 гг. отнюдь не была тем застывшим комом, каким являло ее последнее десятилетие; она отнюдь не определилась, она еще рябила движением и в общественной практике и в умонастроениях императора: пока в армии и флоте наличествовали Дибич, Паскевич, Муравьевы (Кавказский и Сибирский), Грейг, Лазарев; в администрации Перовский, Воронцов, Киселев; в центральных ведомствах Канкрин, Мордвинов, Сперанский; пока жгли, не сгорали в феноменальной памяти Николая Павловича записки декабриста Корниловича, ему самолично заказанные, о полагаемых наиважнейших мерах государственного переустройства России, русское общество не было ни единым, ни каталепсированным. Борьба реакции с реформизмом? Азиатчины с Цивилизацией? Победителей с жертвами 14 декабря 1825 г.? Как это упрощенно.

Пушкина приглашали в Москву в 1826 году для того, чтобы установить определенный канал «влево» властью, понимающей, что из простого самосохранения нельзя воевать с 43 % полков армии (охваченных влиянием декабристов); он выполняет в отношении общества ту же роль, какую выполняет в армии Н. М. Муравьев (будущий Карский), создатель «Офицерской Артели» из которой вышли ВСЕ крупнейшие деятели декабризма; какую играет присутствие в службе Александра Тургеневы, брат которого Николай, приговоренный к отсечению головы, живет в Лондоне.

Но Пушкин в делах 1828–1829 гг. (Русско-Турецкая война), 1830–1831 (Польская кампания), 1833 года (Ункияр-Искелесский договор) выступает уже общественным рупором и иной, уже внутриправительственной партии.

Александр Федорович Орлов водил в кавалерийские атаки конногвардейцев на восставшее каре, но выходец из знаменитых Орловых, шеф ли он жандармов или цареубийца, как дяди или сподобилось брату Михаилу – весь природно-русский до кулаков, глотки, фанаберии, свилемысленности; и подпишет блистательный Ункияр-Искелесский протокол в 1833 году – а в 1856, в Париже, в труднейших условиях вырвет самые необременительные статьи итогового замирения.

Генерал-губернаторы Перовский, Муравьев-Амурский конечно загонят, упекут, засекут, но и в мыслях не допустят поступиться чем-либо из интересов Империи, Российской империи, России. Где-то на верхних пределах это чувство было общим и у солдафона Михаила Павловича, и у фрондирующего тигра Алексея Ермолова, и у литератора Александра Пушкина; и у полукарбонари Виссариона Белинского – пока он в осмыслении: без сильной России не будет вольного русского мужика, станет белым негром на плантациях м-ра Смита. Остальное уже частности: сильнее или слабее становится Россия от обладания Привислянскими губерниями; стоит ли воевать 25 лет за линию Кавказа, чтобы не стали там дивизии Клайвов и Регланов… – это метод.

И есть нечто принципиально другое: отрицание историчности и естественности России (Чаадаев); русской политической самодеятельности (Нессельроде); экономической и практической самобытности (А. Меншиков); своеобычая русской культуры и мысли (Печерин, Сенковский, Каченовский). Их значение и влияние, резко возросшее в последние годы царствования Александра I с его мистицизмом по англиканскому, сентиментализмом по немецкому, полонизмом по французскому, легетимизмом по австрийскому покрою обратило русскую политику в придаток Венской – теперь резко пошатнулось в активном начале николаевского царствования когда отставлен был Аракчеев; прекращена деятельность «Библейского общества» и иезуитов; Нессельроде обращен в род почтового ящика для дипломатических пересылок, не более. До петрашевского дела, оттолкнувшего императора к покою могилы, граница их падения не была означена…

Только одно ведомство Российской империи в эти годы источало мертвечину и гиль – Министерство Иностранных Дел, прямое выражение нарастающей евроманической амнезии Последних Романовых, после отставки Н. Панина всецело обратившееся в канцелярию дворца, государеву игрушку, возглавляемое непрерывной чередой исполнительных безгласных чиновников, каменных задниц, канцелярских регистраторов от Безбородко до Извольского, с замечательно дутой величиной канцлером А. Горчаковым посередине, паразитирующем во внешней политике на созиданиях О. Бисмарка, во внутренней на памяти А. С. Пушкина; закоснелое ведомство, когда требуется его поистине государственная работа, приходится выполнять ее человеку со стороны: Александру I на Венском конгрессе; А. Ф. Орлову на Парижском; С. Ю. Витте на Портсмутском; иначе, не приведи бог, дело кончится таким провалом, как оскандалился А. Горчаков на Берлинском, показав английскому уполномоченному список предельных русских уступок на Балканах – которые англичане и востребовали у русской стороны! Ведомство, в котором числится такое количество недоброжелателей Пушкина, и к которому тяготеют его самые опасные, уже политические, враги из т. н. «Кружка Нессельроде», т. е. политического салона графини Марии Дмитриевны, в одном пальце которой больше жизни, чем во всем ее стручке-муже. И в котором в чине титулярного советника числится и сам Пушкин, правда на особом положении, при Экспедиции бумаг, как прикомандированный к приисканию материалов для написания Истории Петра Великого.

Обратил ли кто внимание, как необычно много пребывает вокруг Пушкина иностранцев в 1834–1837 гг.: Блай (Английское посольство); Барант (Французское); Геккерен (Нидерландское); Фикельмон (Австрийской) – секретарь английского посольства Меджинис едва не стал секундантом Пушкина по последней дуэли. Отбрасывая детали, можно утверждать, что оформление этих связей свидетельствует о признании политического фактора «Пушкин» уже и внимательным дипломатическим корпусом; при этом если присмотреться, то заметно, что наиболее высокопоставленные знакомые Пушкина гнездятся в континентальных посольствах, но по числу знакомых, по методичности встреч определенно преобладает английское, ненавязчиво и плотно обложившее его своими секретарями, так что на спектаклях его визавирует Блай, а в книжной лавке Смирдина Меджинис – и судя по эпизоду с секундантством немало в том преуспело: сами понимает, на такое дело приглашают людей доверительных… Попутали Парламентарию с Богдыханией? Англичане, ведущие каждодневно дела в бесчисленных восхождениях обществ всех континентов, никогда ничего не путают!..

Вот изящная сценка, как Меджинис выпутался из щекотливого положения с секундантством: он не стал отказываться в тот же час, ссылаясь на свой дипломатический ранг, щекотливое по-ложение иностранца в таком глубоко-интимном и национально-чувствительном деле, все узнал и взвесил, и отказался через день, мотивируя тем, что убедившись в невозможности попыток примирения противников, не может и участвовать в дуэли, т. к. это именно и есть главная задача секундантов. – Ух ты, как закручено!..