Лев Исаков - Русская война: Утерянные и Потаённые

Браво!

Но англичанин не может не знать, что дуэль все равно состоится; и тем более хорошо знают в английском посольстве, что практика русских дуэлей давно обратила их в узаконенное «убийство с самоубийством» – и привязывать гибель поэта к имени Англии уклонились; но не от умерщвления поэта… Т. к. Меджинис несомненно поставил английского посла в известность о необычайном предложении Пушкина, то ИМЕННО АНГЛИЙСКОЕ ПОСОЛЬСТВО первым узнает, еще до 26 января, о грядущей дуэли и о весьма возможной гибели поэта; причем без примысливания, в разговоре с Меджинисом Пушкин сообщает ему и обговоренные условия дуэли: стреляться на 10 шагов до тех пор, пока противники в состоянии вести поединок, т. е. едва ли не до гибели одного или обоих.

Кстати, раз уж коснулись этой темы, а почему такие свирепые условия дуэли? Они не самые жестокие, в русской практике была страшная дуэль Чернова с Новосильцевым, когда стрелялись на 5 шагах и мгновенно пали оба – но это свои; западная практика исходила из 40—50-метровых дистанций, и Пушкин, а сейчас окончательно признано, что именно он диктовал условия поединка, мог подстроиться под нее и Дантеса – не стал… Любопытно, что тут обожатели-пушкинисты скромно потупляют глазки «страстно желал убить оскорбителя», что уж вовсе негуманно и не по христиански.

Скажите, кому была на руку оттяжка дистанции шагов этак до 20, превосходному стрелку Пушкину или посредственному стрелку Дантесу, старательно утаивавшему свою близорукость? При увеличении дистанции шансы Дантеса падают почти до нуля – Пушкин только увеличивает свою безопасность. Нет, Александр Сергеевич держал еще свой дуэльный кодекс; своим счетом отграничивал дуэль от убийства – но и повышал свой шанс гибели. Кстати, если бы так неудержимо, вырвавшимся из-под контроля дьяволом желал он убийства Дантеса, он обратился бы к другому оружию: Пушкин был замечательным фехтовальщиком, одним из лучших в России, упомянутым даже в изданном при его жизни во Франции 2-х томном руководстве по фехтовальному искусству; если на пистолетах были и лучшие стрелки, Липранди, Толстой-Американец, то в бою белым оружием соперников у него практически не было, и он мог навязать Дантесу любой исход поединка…

Русское светское общество относилось к Меджинису снисходительно, называло «больным попугаем» (по-французски); Пушкин ставил значительно выше, «уважал за честный нрав», в чем сходился во мнении с английским МИДом, удостоившим петербургского секретаря впоследствии звания посла (в Португалии) пост, который достигают менее 1,5 % профессиональных дипломатов – определение дипломата, данное англичанином лордом Темплом я уже приводил.

Но сложные завуалированные поползновения на Пушкина из политической области начались значительно раньше. Очень знаменательно выглядят в этой связи обстоятельства получения А. С. камер-юнкерского звания. В книге С. Абрамович «Пушкин в 1833 г. Хроника» за пределами попыток выслуживающейся бабёнки отмыть поэта от юношеского карбонаризма и русского максимализма, есть примечательное совпадение, прошедшее мимо куриных мозгов сей дамы.

29 декабря. Бал в Аничковом дворце по приглашению императрицы; всего присутствует 111 человек, кроме лиц царствующей фамилии «присутствуют 4 иностранных принца…, граф Нессельроде с супругой…., гр. А. Ф. Орлов… Бал окончился в 35 минут 4-го часа».

30 декабря. [Суббота] Граф К. В. Нессельроде извещает письмом министра Двора князя П. М. Волконского о пожаловании титулярного советника Александра Пушкина в звание камерюнкера «О сей Высочайшей Воле сообщаю Вашему Сиятельству для зависящего от Вас, Милостивый Государь, во исполнение оной распоряжения».

Т. е. камер-юнкерство Пушкина было решено прямо на балу, тет-а-тет Николаем и Нессельроде; очевидно, кто «решал», но кто «представлял» и «редактировал»?

Красноречиво свидетельство Льва Сергеевича Пушкина о реакции брата:

30 декабря«Брат мой… впервые услышал о своем камер-юнкерстве на бале у гр. А. Ф. Орлова. Это сбесило его до такой степени, что друзья его должны были отвести его в кабинет графа и там всячески успокаивать. Не нахожу удобным повторить здесь всего того, что говорил с пеной у рта разгневанный поэт по по-воду его назначения». Получается, что назначение либо было совершенно неожиданно, либо не тем, что полагали… но кто спровоцировал этот внезапный курбет?

А как реагировал на это сам хозяин кабинета, только что летом подписавший блестящий Ункияр-Искелесский договор, который разом повернул к нему внимание всего русского общества – оказывается, граф силен не только пудовыми кулаками и не одним опричным рвением; один из тех темномысленных, дальностелющихся русских богатырей, генетическое продолжение дядюшки Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского, львиноголового Алексея Петровича Ермолова и колеблющегося в бликах выше и далече всех Михаила Илларионовича Кутузова – выражение русскости души Николая Павловича, а вокруг, недалече и стайно: николаевский Аракчеев П. В. Голенищев-Кутузов; красиво-надменный В. С. Перовский; талантливо-честолюбивой А. М. Муравьев…Еще летом, в компании 3-х Языковых Пушкин обсуждал блистательное докончание с Портой о Черноморских проливах – 28 декабряна вечере у Салтыковых подойдет к красующемуся генералу и в отличнейших выражениях, с умом и тактом поздравит царского любимца с успехом, от души и сердца, безгрешно; человеку незаурядному, крупному такие признания от сильной натуры особенно приятны. А. Ф. Орлов, с другом которого Перовским А. С. несколько лет назад перешел на «ты», а в доме брата М. Ф. желанный гость перешел на доверительный тон, состоялся длительный разговор, следы которого, касавшиеся разных лиц отложились в записках Пушкина, что примечательно: А. С. писал их мало, по важным случаям и особым «тайноплетным» языком, упоминая детали для лучшего запоминания и опуская суть.

Ну и что, что бравый молодец в конногвардейских конюшнях подзабыл географию и называет Александрию Александриной, как злорадствует умник-Муравьев – через 20 лет, в труднейших условиях военного поражения, подкреплённый для «Александрин» терто-ученым Гирсом, в Париже он полностью переиграет английского кумира Пальмерстона, вырвет снисходительнейшие условия мира, и оставит потомкам идею франко-русского союза, как основу безопасности и стабильности Европы. Увы, Наполеон III, мелкий домушник, ее не понял, не оценил, и упустил единственный шанс сделать свою монархию-монстр в республиканской стране долговременной и национально значимой.

Как-то сами собой начинают роиться мысли о неких перемещениях, сравнивая молодого богатыря, только что делом доказавшего «слуга царю, отец солдатам» с тем окостенелым теловычитанием, прямым воплощением Параграфа, каким являл себя гр. К. В. Нессельроде, и только ли у толпы – а в глазах императора, который, в отличие от покойного брата, крупных мужчин не ревновал? Лишь убежденность Николая в собственном внешнеполитическом предначертании удерживает Нессельроде у руля МИД; императору, самовластно играющемуся в политику, сильный штурман не нужен, нужен такой безропотнопослушный почтовый ящик, куда можно спустить и письмо, и плевок. Но это неявно – очень многие летом 1833 года оценили миссию А. Ф. Орлова в Стамбул как прикидку нового главы МИДа – и восприняли долгий разговор графа с поэтом как очень многозначительный и обращенный в тот же МИД.