Е. Томас Юинг - Учителя эпохи сталинизма: власть, политика и жизнь школы 1930-х гг.

Тактику поведения учителей определяли повседневные нужды и заботы, они не хотели вступать в поединок с политическими силами, но их профессиональная честь, присущий им гуманизм бросали вызов установленному порядку вещей. Многие учителя даже в весьма стесненных условиях искали способ хотя бы немного улучшить свое положение. Однако каждый остро чувствовал нависшую над ним угрозу и вынужден был менять свое поведение. В тяжелой атмосфере страха и угроз, опасаясь доносов, учителя тщательно выбирали друзей, избегали общественной деятельности, а на уроках держались предельно осторожно, что, конечно же, не укрепляло их авторитет. Репрессии усиливались и ослабевали, и учителя все десятилетие ходили по краю пропасти. В конце января 1938 г. в одной статье одновременно осуждались перегибы при увольнении «невиновных» педагогов и жестко критиковались отделы образования, продолжавшие брать на работу «антисоветчиков» {677} 677 Родин А. , Генкин М. Перестраховщики из Наркомпроса Украины // Известия. 1938. 27 янв. С. 3. . Власти всегда бдительно следили за учителями, запугивали их и нередко подвергали наказаниям.

Для молодой учительницы, которой много внимания уделено в конце глав 3 и 4, пиком репрессий стал конец 1937 г., когда ее отца, тоже учителя, «забрали» ночью. Пока она не сдала экзамены, от нее это скрывали. Как только мать «сказала, что отец в городской тюрьме», она отправилась туда в надежде попасться отцу на глаза. В брошенной через стену записке отец сообщил, что из него выбивают признание в «антисоветской деятельности» и просил родных «послать жалобу в Москву от его имени». Дочь немедленно попыталась добиться встречи со Сталиным: «Тогда мне было девятнадцать лет, я верила в мою страну и в права ее свободных граждан». Ей удалось добраться до приемной Сталина, где референт записал ее слова о невиновности отца и с презрительной усмешкой попрощался: «Возвращайтесь домой, гражданочка, к своим урокам». На родине она продолжала добиваться своего, пока местный прокурор не объяснил ей, что отца, видимо, «отправили на Крайний Север без права переписки». Тем же тоном, что и московский чиновник, прокурор посоветовал девушке «перестать суетиться, всем надоедать и писать письма». Встретившись глазами с человеком, дети которого были учениками ее отца, она «разом все поняла». Рухнула ее вера в необходимость жертв для построения социализма, когда пришло осознание, «что все вокруг просто обман, ложь, ложь от начала до конца». Арест отца разрушил веру этой учительницы в правильность советской системы, стал поворотным пунктом в ее политическом развитии. Она еще несколько лет преподавала в школе и училась в советском вузе, но при первой же возможности во время германской оккупации покинула родную Украину [55] Ее отца сослали, но о его судьбе это интервью больше никаких сведений не дает. HP. A. № 1354. Р. 23-24. .

Арест учителя Хозе совсем по-другому повлиял на его судьбу. В 1938 г. он работал на Украине, где его арестовали за «антисоветские» высказывания. Через восемнадцать месяцев, весной 1940 г., Хозе освободили за недостатком доказательств. Он перебрался в Москву, где устроился в большую городскую школу. Следующие пятьдесят лет, за вычетом срока службы в армии, Хозе проработал учителем, был комсомольским секретарем, а потом директором в одной и той же школе. Рассказывая о своем аресте (даже в постсоветские времена он говорил об этом с большой осторожностью), Хозе расценил его как своего рода проверку на прочность. Он считал, что как коллективизация нанесла удар по самым сильным и трудолюбивым хозяевам, так позже репрессиям подвергались самые честные и преданные своему делу учителя, и стойкость во времена «перегибов» лишний раз доказывает их высокие личные и профессиональные качества {678} 678 Хозе. Интервью. .

Если для эмигрантки-учительницы арест отца стал шокирующим доказательством репрессивной природы советской власти, то Хозе считал свои невзгоды результатом временных ошибок и сохранил веру в справедливость советского строя. В данном случае арест не только не подавил волю человека, но закалил его. Впоследствии Хозе завоевал репутацию честного человека, он все силы отдавал работе в школе, т. е. вполне соответствовал образу «настоящего учителя» в трактовке официальной советской педагогики.

Эти два примера показывают, что едва ли не важнее самого террора было его восприятие людьми. Остаться в стороне от репрессий не удавалось никому и никогда. Любые обобщения будут носить умозрительный характер. Но, видимо, учителей чаще снимали с работы (и во многих случаях вскоре восстанавливали в должности) по не зависящим от них причинам: из-за социального происхождения, какой-то деятельности в прошлом или связей с репрессированными. Частично неприятности были связаны с особенностями профессии, многие представители которой вышли из «чуждых» социальных групп, были связаны — обычно через семейные узы — с политической элитой, по которой каток репрессий прошелся в первую очередь. Следовательно, если исключить наказанных за «враждебные советской власти» высказывания, сама по себе профессия учителя и его место в обществе опасными не являлись [56] Наоборот, во время гражданской войны в России учителя часто, как «враги народа», становились мишенью для советских активистов. Fitzpat- rick S. Education and Social Mobility in the Soviet Union. P. 29-30. .

Об относительной защищенности учителей говорят и частые восстановления в должности. Как показано в предыдущем разделе, советская пресса, особенно в первой половине 1938 г., публиковала многочисленные сообщения о «невиновных» учителях, вернувшихся в свои школы. Так формировался образ «по-отечески» заботливых властей, которые могли покарать «оступившихся», но всегда заботились о «невинно пострадавших». Подобная трактовка репрессий доминировала во времена сталинизма. Уволенные за опрометчивые высказывания, нежелательные связи или родственников учителя, конечно, понимали, что эта трактовка инспирирована властью.

Уместен вопрос, что было важнее для учителей: наказания, которые они понесли, или защита их властями от ретивых чиновников и «перегибов»? Хозе полвека проработал в советских школах и коммунистических организациях. Очевидно, в его сознании первое место заняло вставшее на защиту государство, а не воспоминания о лишении свободы. Но и репрессалии не прошли бесследно: горькие уроки 1930-х гг. выработали в нем конформизм и приучили быть осмотрительным в высказываниях. Даже в 1995 г., через несколько лет после падения Советского Союза, Хозе говорил о своих давних бедах приглушенным голосом и без большой охоты. Вот какой глубокий след оставил в нем несправедливый арест!