Рафаэль Гругман - Советский квадрат: Сталин–Хрущев–Берия–Горбачев

За две-три недели до смерти Сталина один из товарищей рассказал, что Сталин, продолжая нападки на Молотова и на меня, поговаривает о скором созыве пленума ЦК, где намерен провести решение о выводе нас из состава Президиума ЦК и из членов ЦК.

По практике прошлого стало ясно, что Сталин хочет расправиться с нами и речь идёт не только о политическом, но и о физическом уничтожении» [89].

Выдержки из длинного объяснения Микояна (многое я пропустил, желающие выслушать его стоны могут обратиться к книге) описывают панический страх, охвативший всех членов Политбюро. Руки и ноги дрожат, но никто не решается на мужской поступок. Отдали дракону жён, детей и всё равно спешат засвидетельствовать личную преданность. Уже стало ясно, что речь идёт об их физическом истреблении. И что? Способен ли кто-нибудь на мужской поступок? У Молотова, Андреева – жёны-еврейки в тюрьме. У Микояна – два сына. У члена Политбюро и председателя Президиума Верховного Совета СССР Калинина (умер в июне 1946) – жена с 1938 года в заточении. У Поскребышева, в течение 25 лет являвшегося помощником Сталина, жена-еврейка, мать его дочерей, семилетней Гали и годовалой Наташи, арестована в 1939 и расстреляна в 1941. У полного георгиевского кавалера, лихого конника, маршала Будённого – жена, Ольга Михайлова, певица Большого театра, в тюрьме с 1937 года (освобождена лишь в 1956).

Мужчины, где вы?! В Политбюро и в ЦК их нет, сплошные товарищи. Жёны декабристов, добровольно отправившиеся в ссылку за своими мужьями, оказались мужественнее мужей-коммунистов.

Единственный, кто сумел отстоять жену-еврейку был Ворошилов. Рассказывают, что когда пришли её арестовывать, он несколько раз предупредительно выстрелил из револьвера в потолок. Запросили Сталина: «Что делать?» – Вождь смилостивился: «Чёрт с ним».

Было ли это в действительности или это очередная легенда, коих присутствует множество, – подтверждающих документов нет. Известно лишь, что Климент Ефремович жену от тюрьмы уберёг, а в пятидесятые годы, вплоть до смерти Сталина, был в немилости у вождя. Как и Молотова, его не приглашали на кунцевские посиделки.

Хрущёв вспоминает, что после съезда испуганные Микоян и Молотов назойливо и безуспешно искали встречи со Сталиным, пытаясь вернуть его расположение.

«Они узнавали, что Сталин в Кремле, и приходили. А если он уезжал за город, то тоже приезжали к нему. Их пропускали…Но однажды Сталин впрямую сказал: «Я не хочу, чтобы они приезжали». Не знаю, что конкретно он сделал, но, видимо, приказал никому не сообщать, когда он приезжает в Кремль, и не говорить, где он находится, если звонят Микоян или Молотов и справляются о нём. Они разыскивали Сталина потому, что хотели тем самым сохранить себяне только как руководителей и как членов партии, а и как живых людей.(Выделено мной. – Р. Г.) Добивались, чтобы Сталин вернул своё доверие. Я это понимал, сочувствовал им и всемерно был на их стороне» [90].

Такая вот странная атмосфера была среди лидеров государства. Вчерашним друзьям сочувствовали, но никто и пальцем не шевельнул, чтобы попытаться в частной беседе со Сталиным за них заступиться. Их уже предали, и очередные жертвы отнеслись к этому с пониманием, никогда не высказав никому обиды. Они ведь поступили бы так же…

Возвращаемся к воспоминаниям Микояна. Несмотря на то что к ним, так же как и к воспоминаниям Хрущёва, следует отнестись осмотрительно, они – единственные члены сталинского Политбюро, оставившие обширные мемуары.

Информация о смерти Сталина у многословного Микояна уместилась в двух коротких абзацах.

«В начале марта 1953 г. у него произошёл инсульт, и он оказался прикованным к постели, причём его мозг был уже парализован. Агония продолжалась двое суток».

Инсульт произошёл в ночь с 28 февраля на 1 марта. Умер Сталин через пять дней, 5 марта в 9 часов 50 минут вечера. Мелочи, конечно, но если в такихмелочах Микоян неточен, то где же он точен? Продолжим чтение:

«У постели Сталина было организовано круглосуточное дежурство членов Политбюро. Дежурили попарно: Хрущёв с Булганиным, Каганович с Ворошиловым, Маленков с Берия. Мне этого дежурства не предложили. Наоборот, товарищи посоветовали, пока они дежурят, заниматься в Совете министров СССР, заменять их в какой-то мере» [91].

О причинах инсульта ни слова. Как он случился – неведомо. Умиляет трогательное обращение «товарищи» по отношению к соратникам, готовым кому угодно, в том числе Микояну, подмахнуть смертный приговор.

А если бы «товарищи» предложили Микояну подежурить у постели больного? Стал бы он выхаживать того, кто готовил ему расстрел? Кормил бы он с ложечки тюремщика своих детей? Странный вопрос. Безусловно, кормил бы! С телячьей преданностью, с которой он заискивал перед ним и искал встречи.

Не сказано в мемуарах Микояна ни о существовании некоего заговора с целью убийства сатрапа, ни о возникшей в Политбюро оппозиции, ни о микроинсультах. Причина не в том, что Микоян прославился умением юлить, всем прислуживать и ни с кем не конфликтовать. Не было заговора, не было оппозиции в Политбюро. Не было! Каждый дрожал за свою шкуру и готов был «съесть» соседа, лишь бы сохранить должность и звания. Берия, вступившийся за Молотова, оказался среди них белой вороной. Об этом мы будем говорить позже, ссылаясь на Микояна и Хрущёва, которые как провокацию восприняли его попытки защитить Молотова.

Все молча выслушали обвинения против Молотова и Микояна, зная, что в любой момент они также будут «съедены» коллегами по Политбюро. Они отстранились друг от друга, оправдывая беспринципность защитным щитом – «партийная дисциплина». Таковой была атмосфера в Политбюро – как волки, все готовы были уничтожить друг друга.

Покушения на Сталина, аналогичного тому, что было произведено на Гитлера 20 июля 1944 года, в советской истории не было. Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг оказался решительнее товарищей из Политбюро. Заговорщиков среди них не было и быть не могло. Дрессировка «товарищей-коммунистов» сродни выучке «Верного Руслана» – преданного пса из владимовской «истории караульной собаки». Его легче убить, чем заставить забыть караульную службу.

После октябрьского пленума перед Молотовым, Микояном и Берией замаячили подвалы Лубянки.

Наверняка, до Берии дошли слова, через четыре дня после завершения пленума сказанные Сталиным начальнику следственной части МГБ Коняхину: «Не люблю я Берию, он не умеет подбирать кадры, старается повсюду ставить своих людей» [92]. Наверняка, Берия знал об указаниях Игнатьеву и Рухадзе – «искать большого мингрела».