Рафаэль Гругман - Советский квадрат: Сталин–Хрущев–Берия–Горбачев

Разговорами Сталин не ограничился. Паранойя прогрессировала, и, одержимый бредовой идеей «сионистского заговора», он распространил его на своё ближайшее окружение, дав согласие на аресты: в декабре 1952 – начальника личной охраны генерал-лейтенанта Власика и личного секретаря Поскрёбышева (вспомнил, что его жена-еврейка была расстреляна в 1941), а в январе – коменданта Кремля генерала Косынкина.

Многие документы уничтожены наследниками Сталина [93]сразу же после его смерти, многие до сих пор засекречены. Можно лишь рассуждать: КТО и КАКИМ ОБРАЗОМ выкрал секретные материалы из сейфа Поскрёбышева и подставил Власика и Косынкина под гнев Сталина.

Стало привычным спихивать на Берию тайные злодеяния. Однако с таким же успехом можно заподозрить Хрущёва и Маленкова.

Ошибкой Власика явилась небрежность, проявленная им в 1948 году, когда после сталинской резолюции: «В архив», – он переправил письмо Тимашук начальнику Лечсанупра Кремля, генерал-майору медицинской службы Егорову, на которого жаловалась Тимашук. Тот решил от нее избавиться и перевёл в менее престижную поликлинику. Осенью 1952 года Егорова арестовали по «делу врачей». В его документах обнаружилось письмо Тимашук с резолюцией Власика. Об этом доложено было Сталину. Трудно сказать, сам ли он, одержимый идеей «сионистского заговора», заподозрил предательство и приказал арестовать Власика или воспользовался намёком Маленкова, куратора Рюмина, в ноябре снятого с должности. Маленков, рекомендовавший Рюмина на должность руководителя следствия, хотел отвести от себя удар и принёс в жертву Власика.

Охрану Сталина возглавил министр внутренних дел Игнатьев, который недолюбливал Берию и лично координировал направленное против него следствие.

Многие исследователи (в частности Авторханов, Волкогонов) не устояли против сложившегося стереотипа и упрекнули Берию в смене «сталинского караула». Но если было бы хоть малейшее доказательство его вины, обвинение прозвучало бы на июльском пленуме (1953) и размножилось в мемуарах Хрущёва, Микояна, Кагановича…

В приговоре суда, признавшем Берию виновным «в измене Родины, организации антисоветской заговорщической группы в целях захвата власти и восстановления господства буржуазии», нет ни слова о «заговоре» против Сталина или его окружения.

Смею предположить, что рукой Игнатьева, арестовавшего Власика, Поскребышева и Косынкина, управляли Хрущёв и Маленков. В партийной иерархии они были более влиятельны, чем Берия. После смерти Сталина Маленков и Хрущёв шли в руководстве страны под номерами Первый, Второй. Затем они поменялись местами – партия взяла верх над правительством. Игнатьев, выдвиженец партийного аппарата, был их человек. Покровительство Хрущёва, которым он пользовался после смерти Сталина, наводит на мысль, что Игнатьев оказал Хрущёву неоценимую услугу. Какую? Устранил Поскрёбышева?

Только доверенные лица министра госбезопасности могли вскрыть сейф Поскрёбышева и похитить спрятанные там документы. Только Игнатьев, ставленник Маленкова и Хрущёва, докладывая Сталину о потерянных документах, мог напомнить ему, что жена Поскрёбышева, еврейка, была расстреляна в 1941 году и затаивший обиду Поскрёбышев неблагонадёжен.

Хотя не исключаю, что идея скомпрометировать Власика и Поскрёбышева могла принадлежать Берии. Он поделился с Маленковым и Хрущёвым, которые задействовали послушного им Игнатьева. Замысел мог принадлежать Берии, исполнители – Маленков, Хрущёв и Игнатьев. Возможно, Берия гордился своей задумкой, и знаменитая фраза, сказанная им Молотову на трибуне Мавзолея, к которой мы ещё вернёмся: «Я его убрал», – именно об этом свидетельствовала. Но это, повторяю, догадка. Ничем не подтверждённая.

Бесспорный факт: в конце декабря Сталин остался без лечащих врачей и наиболее преданных слуг. Среди арестованных оказалась Валентина Истомина, сестра-хозяйка, смотрительница и, как утверждают некоторые исследователи, сталинская любовница [94]. Слух этот недостоверный, есть и другое мнение [95].

Впрочем, какие бы доказательства их неблагонадёжности Сталину ни подсунули, без высочайшего позволения их не арестовали бы.

«Узкий кабинет» – Маленков, Берия, Булганин и Хрущёв – осознавал: тучи сгущаются. Всё, на что квартет надеялся, каждый боялся произнести вслух – ожидание дня, когда произойдёт очередной приступ гипертонии, от которого Сталин не оправится. Однако они были хорошо выдрессированы. Выучка, не позволявшая псу ринуться на хозяина, заставляла их входить к нему в кабинет, «поджав хвост».

…Все, кто внимательно следил за событиями в Советском Союзе, понимали: «пахнет большой кровью».

9 января 1953 года премьер-министр Израиля Бен-Гурион заявил, что, по его убеждению, «процесс в Праге спланирован Кремлем и надо ожидать серьёзных изменений в советской политике в антиеврейском или, по меньшей мере, в антиизраильском направлении» [96].

Бен-Гурион оказался провидцем – через четыре дня в Москве официально стартовало «дело врачей».

13 января «Правда» опубликовала сообщение ТАСС о раскрытии банды кремлёвских «врачей-убийц», готовивших покушение на товарища Сталина. Джин выпущен был из бутылки.

Официальным предлогом для начала антиеврейской кампании послужило давнее письмо заведующей отделом функциональной диагностики Тимашук, в котором она сообщала о неправильно поставленном диагнозе Жданову, из-за чего он умер. Через четыре года медицинскую ошибку объявили вредительством.

Рюмин, выдумавший сговор кремлёвских врачей, главную ветвь «еврейского заговора», уже распрощался с должностью. Однако Маленков, его бывший покровитель, оставался вторым лицом в государстве. Он знал истинные намерения Сталина и стал вдохновителем новой антисемитской волны, покатившейся по печатным изданиям.

Врачи-убийцы. Более иезуитской лжи придумать нельзя. Когда-то из тактических соображений, после неудавшегося восстания в Иудее, жестоко подавленного Римом, руководители христианских общин решили отмежеваться от иудейской религии. Тогда и появилось придуманное евангелистом Лукой обвинение евреев в гибели Иисуса. Оно стало политическим обоснованием средневековых погромов. Новая ложь по чудовищности превосходила ту, которая вдохновляла крестоносцев, погромщиков времён Богдана Хмельницкого и Николая П. Свершись она, и надолго в душе русского народа была бы посеяна ненависть к евреям.

Газетно-журнальная истерия зимы 1953 года. Кремлёвский поэт Николай Грибачёв в пятом номере журнала «Крокодил» витийствует: