Семен Экштут - Россия перед голгофой. Эпоха Великих реформ.

Эта истина подтверждается различными источниками. Сошлёмся на два наиболее колоритных: на недавно опубликованные воспоминания управляющего Морским министерством и на распространявшееся в списках стихотворение вольной поэзии. Строки, вышедшие из-под пера «полного» адмирала и отставного чиновника Министерства финансов, хотя их авторы стоят на разных ступенях социальной лестницы, воспринимаются как развёрнутый комментарий к классическому роману Тургенева и превосходно соотносятся друг с другом: генерал-адъютант и поэт-сатирик отменно дополняют один другого. В 1875 году тогда ещё контр-адмирал Иван Алексеевич Шестаков, морской агент в Австрии, Италии и южных портах Европы, получил приказание незамедлительно прибыть из Ниццы, где была его штаб-квартира, в Петербург. Шестаков был лично известен как генерал-адмиралу великому князю Константину Николаевичу, так и императору Александру II. За годы службы Иван Алексеевич успел побывать адъютантом великого князя, флигель-адъютантом государя и ряд лет состоял в Свите его императорского величества. Он хорошо знал частную жизнь своих августейших патронов и судил о них без всякого пиетета. Друзья Шестакова занимали ключевые посты в Морском министерстве и незамедлительно сообщили ему светские новости. О столичных нравах бывалый морской волк написал кратко: «Великий князь вовсе не скрывал своей закулисной жизни, ночевал у своей любовницы и утром с холодом на руках и в лице принимал всех, возвращаясь из своего petite maison (маленького домика). Скандальная хроника уже вовсе не заботилась о простых смертных, толковали только о деяниях царского семейства на этом поприще» [278]. Прошло несколько лет после изображаемых адмиралом Шестаковым событий, и в 1881 году, вслед за убийством народовольцами Александра II, отставной чиновник и поэт-сатирик по совместительству Пётр Васильевич Шумахер (1817–1891) написал получившее широкое распространение в списках стихотворение «Сердце царево в руце Божией». Поэт живописал жизнь царского двора, и строфы сатирика воспринимаются как непосредственное продолжение мемуаров «полного» адмирала и генерал-адъютанта.

Крушение традиционных нравственных норм было столь очевидным, что на него не могли не обратить свой пытливый взор не только русские писатели, но и жандармы. На первый взгляд это кажется странным. Ну, какое, спрашивается, «голубым мундирам» дело до сексуальной революции. Им бы с назревающей социальной революцией совладать. Однако так может рассуждать только наш современник. Жандармы мыслили иначе. Со времён Николая I «голубые мундиры», во исполнение специальной инструкции, данной им графом Бенкендорфом, по долгу службы постоянно собирали сведения «о худой нравственности и дурных поступках молодых людей» [280]. Стоило в Петербурге появиться магазинам по продаже «развратных предметов», как тайная полиция приняла меры: в апреле 1852 года первые российские секс-шопы были опечатаны, а их владелец (разумеется, иностранец) выслан из империи [281]. Это было в конце царствования императора Николая I. Однако наступили новые времена, и в эпоху перестройки, гласности и оттепели жандармы далеко не всегда действовали столь же круто. В пореформенной России резко возрос интерес ко всему, что касалось секса, и порнографические открытки не составили исключения. Спрос всегда рождает предложение — в биржевом сквере Петербурга началась бойкая торговля, о чем было доведено до сведения III Отделения.

«Продажа похабных картинок и изображений вообще строго преследуются нашими законами, а между тем, в биржевом сквере, наряду с разными, выставленными на продажу заморскими диковинками, продаются и фотографические снимки с разных картин, портретов и статуй, в числе которых есть и похабные, т. е. не просто легкого, эротического содержания, какие продаются везде, но такие, как например — Юпитер, совокупляющийся с нимфой Ио.

Заглядывают ли в биржевой сквер инспекторы типографии, литографии и т. п.

2 сентября 1869 г.» [282].

На тексте этого агентурного донесения не сохранилось никаких начальственных маргиналий: факт сочли незначительным и пустяковым, не имеющим существенного значения и не заслуживающим пристального внимания тайной политической полиции. На сей раз «голубые мундиры» не посчитали нужным вмешаться и власть употребить. Торговля порнографией в биржевом сквере беспрепятственно продолжалась…

Жандармы сосредоточивали в своих руках разнообразные данные обо «всех без исключения происшествиях» и ежегодно представляли императору «нравственно-политический» отчет, который должен был помочь государю вникать во все мелочи жизни его подданных. Начавшаяся в России эмансипация женщин была своевременно отражена в традиционном ежегодном отчете. Впервые тайная политическая полиция отметила возникновение в Российской империи так называемого женского вопроса в своем отчете за 1869 год, представленном императору Александру II в начале 1870-го. Этот официальный документ был скреплен подписью графа Петра Андреевича Шувалова — генерал-адъютанта государя, шефа жандармов и главноначальствующего III Отделения. Знаменательно, что граф Шувалов обратил внимание на очередной вопрос одновременно с графом Львом Николаевичем Толстым. Графиня Софья Андреевна Толстая, резонно полагая, что это может быть полезно для потомства, отметила дату возникновения нового творческого замысла.

« 24 февраля 1870 . Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины» [283].

А в отчете III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и корпуса жандармов за 1869 год новой российской проблеме был посвящён специальный раздел «Женский вопрос и нигилизм». Само название раздела свидетельствует, что женский вопрос был понят «голубыми мундирами» однобоко. Они связали его исключительно с тягой женщин к материальной независимости и с нигилизмом.

«Оттого материальная эмансииация женщин, которой посредством образования желательно было достигнуть и которая в нравственном отношении так полезна, обратилась в уродливое стремление к тому, что в дурном смысле называется эмансипацией женщин, то есть отвержение всяких вообще стеснений; а так как приличие, женственность, нравственность суть стеснения, так как положение женщины в обществе и семействе представляет некоторые стеснения, то следовало отрешиться от них без внимания на то, что они вытекают из физической и нравственной природы женщины.