Alexandrov_G - Дверь в стене

Начерно пункты легли в основание прекрасного нового послевоенного мира в октябре 1918 года, когда Антанта (Британская Империя и Франция) согласилась с большинством из них и было это платой за американское участие в войне на её стороне. Англичане, оценив ситуацию, согласились сразу же. Произошло это не только потому, что Ллойд Джордж (многими историками он считается лучшим английским премьером за всю историю Ангшии) очень хорошо ориентировался в реальности и был счастливым обладателем так называемого quick mind (по-русски это означает, что он очень быстро соображал), но ещё и по той причине, что почти все американские пункты, какой в большей, а какой в меньшей степени отвечали либо краткосрочным, либо долговременным английским интересам. Выслушав Хауса, англичане окинули взглядом складывающийся расклад и тут же заявили, что если СаСШ снимут требования по второму пункту (в пункте втором говорилось о freedom of the seas, то-есть свободе судоходства, причём как в мирное, так и в военное время), то Британская Империя принимает остальные тринадцать не глядя. Французы же были вынуждены согласиться, невзирая на то, что почти все пункты их интересам не отвечали. У Франции просто не было другого выхода.

Первоначально соглашение было заключено на словах. То, что мы называем Парижской Конференцией ("Версалем"), это борьба за параграфы, пункты и подпункты проговорённого в октябре 1918-го года "джентльменского соглашения", когда стороны "ударили по рукам".

"Версалем" Америка утвердила себя и если сердцем Конференции, её пламенным мотором был полковник Хаус, то лицом Версаля стал двадцать восьмой президент Соединённых Штатов Томас Вудро Вильсон.

Такое разделение труда имело безусловный практический смысл, позволяя тому, кто дело делает, не отвлекаться на представительство, с другой же стороны для того, чтобы "представлять" или, как с лёгкой американской руки принято с давних уже пор выражаться - "продавать" ту или иную идею, лучшей кандидатуры чем Вильсон нельзя было и желать. Вильсон не только любил, но ещё и умел говорить, чем может похвастаться далеко не так много людей, как кажется. Да и трудно ожидать другого от человека, чьи отец и дед со стороны матери были пресвитерианскими проповедниками, а сам Вудро вышел на тернистую стезю публичного политика прямиком из уютного кабинета, право на который ему давал пост президента Принстонского университета. Словом, всё связанное с Вильсоном, а в букет достоинств входило профессорство вкупе с докторской степенью, было высшей пробы, "без дураков". Но главным в его "образе" были отнюдь не профессорские очки, главным была его репутация, а репутация у него была такая, что закачаешься - Вильсон считался честным политиком и притом идеалистом. "Честный политик" - каково! И образу этому верило не только общественное мнение, но и другие политики, по поводу друг-друга ни малейших иллюзий не испытывавшие.

При этом, отдавая должное моральным качествам Вильсона, европейские политики считали себя политиками лучшими, чем он, так как по их мнению Вильсон не обладал необходимым для политика качеством - он не проявлял ни малейшего желания идти на компромиссы, что очень плохо сочеталось с его провоцирующей внешностью "мягкого" университетского профессора. Раздражённый Клемансо, пару раз на Вильсоне "обломившийся", даже как-то позволил себе публично заметить, что "с ним [1] Вильсоном чрезвычайно трудно иметь дело и если Ллойд-Джордж думает, что он Наполеон, то президент Вильсон считает себя самим Иисусом Христом." На этом Клемансо не успокоился и продолжил возникшую у него библейскую аллюзию дальше: "Богу хватило десяти заповедей, а у Вильсона их целых четырнадцать."

Напомню, что "президент Вильсон" как образ был создан полковником Хаусом, а полковник знал, что делает и результатом стало то, что, натолкнувшись на неожиданную неуступчивость американского президента, а официально главой делегации США был он, европейцы вынуждены были искать обходные пути, а пути эти, сколько бы их не было, неизбежно вели к одной двери, а за нею сидел человек и звали этого человека "полковник Хаус", и при личном контакте оказывалось, что в высшей степени любезный и воспитанный полковник один только и может "решить вопрос" ко всеобщему удовольствию.

Очевидно, что старая как мир игра в двух следователей, будучи пущена в ход в нужное время и в нужном месте своей эффективности не теряет.

И поделать с подобным положением вещей европейцы ничего не могли, поскольку президент Вильсон был иконой тогдашнего мира. Сегодня все уже всё забыли, даже и то, что в мире, в сущности, не происходит ничего нового, ничего такого, чего уже не случалось бы в прошлом, касается это и борьбы за мир во всём мире, но в то время подобный накал был внове, и даже и сейчас трудно себе представить восторг, с которым люди мира не на минуту вставали, а собирались в гигантские толпы, встречая президента Вильсона во время триумфальных посещений "голубем мира" европейских столиц. И если в Лондоне Вильсон укрылся в Букингэмском дворце, где его привечали как героя, то уже во Франции делегацию СаСШ на пути её следования окружали сонмы пылких французов и француженок, а уж когда Вильсон добрался до Рима, то выяснилось, что его там почитают как икону в самом буквальном смысле - на перекрёстках Вечного Города были выставлены портреты американского президента, к которым римляне лепили зажжённые свечи, словно в церкви. Скупых на проявления чувств американцев эта южная экзальтация поразила до глубины души, но о главном они себе забыть не позволили и Вильсон, даже и единой свечки не задув, отправился прямиком в Ватикан и стал первым американским президентом, удостоившимся личной аудиенции и переговоров tête à tête с Папой, которым тогда был Бенедикт XV.

Масштаб событий теряется со временем, но вот непосредственный участник тогдашних событий, причём участник по отношению к американцам недоброжелательный, а именно всё тот же Клемансо пророчествовал, что американская интервенция в сферу европейских интересов является одной из величайших революций в человеческой истории и по своим масштабам и своим последствиям она может быть сравнима с февральской революцией в России. И нам придётся ему поверить, в конце концов нам не отмахнуться от мнения уже о самом Клемансо полковника Хауса: "Клемансо это реакционер, которому можно верить."

Доверие доверием, реакционеры реакционерами, французы французами, а пятый пункт пятым пунктом, но пункт шестой нам куда интереснее, поэтому давайте вернёмся к нему.