Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe

-- Товарищи, сейчасъ будетъ докладъ товарища Солоневича о работe московскаго автозавода.

Активисты устремляются къ нарамъ подымать уже уснувшихъ обитателей барака. Товарищъ Солоневичъ слазить съ наръ и, проклиная свою судьбу, доклады, культработу и активистовъ, честно старается вложить въ 10-15 минутъ все, что полагается сказать объ АМО. Никто товарища Солоневича, конечно, и не думаетъ слушать -- кромe развe актива. Сонныя лица маячатъ надъ нарами, босыя нога свeшиваются съ наръ. Докладъ конченъ. "Вопросы есть"? -- Какiе тамъ вопросы -- людямъ скорeе бы заснуть. Но культъ-тройка хочетъ проявить активность. "А скажите, товарищъ докладчикъ, какъ поставлено на заводe рабочее изобрeтательство". Охъ, еще три минуты. Сказалъ. "А, скажите, товарищъ докладчикъ"...

Но товарищъ Солоневичъ политическаго капитала зарабатывать не собирается и сокращенiе срока заключeнiя его никакъ не интересуетъ. Поэтому на третiй вопросъ товарищъ Солоневичъ отвeчаетъ: "Не знаю; все, что зналъ, разсказалъ"... А какой-нибудь докладчикъ изъ бывшихъ комсомольцевъ или коммунистовъ {444} на тему "революцiонный подъемъ среди народовъ востока" будетъ размусоливать часа два-три. Революцiоннаго подъема на востокe -лагерникамъ какъ разъ и не хватало, особенно -- ночью.

Всeми этакими культурно-просвeтительными мeропрiятiями завeдывалъ въ нашемъ баракe пожилой петербугскiй бухгалтеръ со сладкой фамилiей Анютинъ -толстовецъ, вегетарiанецъ и человeкъ безтолковый. У меня относительно него было два предложенiя: а) онъ дeйствуетъ, какъ дeйствуетъ большинство лагернаго актива, въ нелeпомъ расчетe на честность власти, на то, что она сдерживаетъ свои обeщанiя. Онъ-де пять лeтъ будетъ изъ кожи лeзть вонъ, надрываться на работe, на безсонныхъ ночахъ, проведенныхъ за расписыванiемъ никому ненужной стeнной газеты, составленiемъ плановъ и отчетовъ по культработe и пр. пр. -- и за это за все ему изъ семи лeтъ его срока -- два года скинутъ. Расчетъ этотъ неправиленъ ни съ какой стороны. За эти пять лeтъ онъ очень рискуетъ получить прибавку къ своему основному сроку -- за какой-нибудь допущенный имъ идеологическiй перегибъ или недогибъ. За эти же пять лeтъ -- если онъ все время изъ кожи будетъ лeзть вонъ -- онъ станетъ окончательнымъ инвалидомъ -- и тогда, только тогда, власть отпуститъ его на волю помирать, гдe ему вздумается. И, наконецъ, сокращенiе срока добывается вовсе не "честнымъ соцiалистическимъ трудомъ", а исключительно большимъ или меньшимъ запасомъ изворотливости и сообразительности. Этими пороками Анютинъ не страдалъ. Вся его игра -- была совсeмъ впустую. И поэтому возникло второе предположенiе: Анютинъ нeкоимъ образомъ прикомандированъ въ баракъ для спецiальнаго наблюденiя за мною и Юрой -- ни мнe, ни Юрe онъ со своей культработой не давалъ никакого житья. Я долгое время и съ большимъ безпокойствомъ присматривался къ Анютину, пока на "субботникахъ" (въ лагерe называютъ -- "ударникахъ") не выяснилъ съ почти окончательной увeренностью: Анютинымъ двигаютъ безтолковость и суетливость -- отличительныя свойства всякаго активиста: безъ суетливости -- туда не пролeзешь, а при наличiи хоть нeкоторой толковости -- туда и лeзть незачeмъ...

Въ свой планъ работы Анютинъ всадилъ и такой пунктъ: разбить цвeтники у нашего барака -- вотъ поистинe однихъ цвeтовъ намъ не хватало для полноты нашей красивой жизни, ужъ хоть картошку бы предложилъ посадить...

"Субботникъ" или "ударникъ" -- это работа, выполняемая въ порядкe общественной нагрузки въ свободное время. Въ лагерe это свободное время бываетъ только въ выходные дни. Три выходныхъ дня семьдесятъ человeкъ нашего барака ковырялись надъ пятью грядками для будущихъ цвeтовъ: здeсь я наблюдалъ соцiалистическiй трудъ въ крайнемъ выраженiи всего его великолeпiя: работы тамъ было одному человeку на день-полтора. Но, въ виду полной безсмысленности всей этой затeи люди работали, какъ дохлыя мухи, лопатъ не хватало, порядка не было, и когда въ двeсти десять рабочихъ дней было сдeлано пять грядокъ, то выяснилось: цвeточныхъ сeмянъ нeтъ и въ заводe. {445} Время же для посадки картошки было слишкомъ позднее. И тогда я сказалъ Анютину: ну, ужъ теперь-то я продерну его въ "Перековкe" за "безхозяйственную растрату двухсотъ десяти рабочихъ дней". Анютинъ перепугался смертельно, и это меня успокоило: если бы онъ былъ сексотомъ, то ни "Перековки", ни "безхозяйственности" бояться было бы ему нечего.

Впрочемъ, несмотря на свою активность, а можетъ быть, и вслeдствiе ея, Анютинъ скоро попалъ въ ШИЗО: вышелъ погулять за предeлы лагерной черты и напоролся на какого-то активиста изъ вохровцевъ. Анютинъ попалъ въ одну камеру съ группой туломскихъ инженеровъ, которые еще зимой задумали бeжать въ Финляндiю и уже около полугода ждали разстрeла... Ихъ жены были арестованы въ Петербургe и Москвe, и шло слeдствiе: не оказывали ли онe своимъ мужьямъ помощи въ дeлe подготовки побeга... Инженеровъ было, кажется, шесть или семь человeкъ, люди, по всей вeроятности, были неглупые, и ихъ судьба висeла надъ нами какимъ-то страшнымъ предостереженiемъ.

Помню, что когда-то, около этого времени, яркимъ лeтнимъ днемъ я сидeлъ въ пустомъ почти баракe: ко мнe подошелъ Юра и протянулъ мнe номеръ "Правды".

-- Хочешь полюбопытствовать? -- въ голосe его было что-то чуть-чуть насмeшливое. Онъ показалъ мнe кeмъ-то отчеркнутое жирнымъ краснымъ карандашемъ. "Постановленiе Совнаркома СССР". Въ немъ было: за попытку побeга заграницу -- объявленiе внe закона и безусловный разстрeлъ; для военныхъ -- тотъ же разстрeлъ и ссылка семьи "въ отдаленнeйшiя мeста Союза".

Мы посмотрeли другъ на друга.

-- Подумаешь -- напугали! -- сказалъ Юра.

-- Не мeняетъ положенiя, -- сказалъ я.

-- Я думаю, -- Юра презрительно пожалъ плечами...

Больше объ этомъ постановленiи у насъ съ Юрой никакого "обмeна мнeнiй" не было. Нашихъ плановъ оно, дeйствительно, ни въ какой степени не мeняло. Но потомъ я не разъ думалъ о томъ, какое свидeтельство о бeдности выдала совeтская власть и себe, и своему строю, и своей армiи.

Представьте себe любое въ мiрe правительство, которое въ мирное время объявило бы urbi et orbi: для того, чтобы поддерживать на должномъ уровнe патрiотизмъ команднаго состава нашей армiи, мы будемъ разстрeливать тeхъ офицеровъ, которые попытаются оставить подвластную намъ страну, и ссылать "въ отдаленнeйшiя мeста" -- то-есть на вeрную смерть -- ихъ семьи. Что стали бы говорить о патрiотизмe французской армiи, если бы французское правительство пустило бы въ мiръ такую позорную угрозу?..

А эта угроза была сдeлана всерьезъ. Большевики не очень серьезно относятся къ своимъ обeщанiямъ, но свои угрозы они по мeрe технической возможности выполняютъ и перевыполняютъ... Эта угроза ни въ какой степени не мeняла ни нашихъ намeренiй, ни нашихъ плановъ, но она могла указывать на какой-то крупный побeгъ -- по всей вeроятности, по военной линiи -- и, слeдовательно, да усиленiе сыска и охраны границъ... Снова стало мерещиться {446} "недреманное око", снова стали чудиться сексоты во всeхъ окружающихъ...