Станислав Грибанов - Хроника времён Василия Сталина

Заместитель командира полка по политической части майор Стельмашук 9 марта сообщал в дивизию следующее:

«С 1 по 7 марта было сделано на сопровождение самолетов Ил-2 в район цели, а так же прикрытие своих войск 227 боевых вылетов, проведено 10 групповых воздушных боев. Сбито 20 самолетов противника, из них ФВ-190–8 самолетов, Ме-109–12 самолетов. Образцы боевой работы показывали летчики-коммунисты:

гв. старший лейтенант Лепин, сбивший 2 самолета Ме-109 гг;

гв. капитан Почечуев, сбивший 1 ФВ-190 и 1 Ме-109 ф;

гв. лейтенант Марков, сбивший 1 ФВ-190 и 1 Ме-109 гг;

гв. младший лейтенант Разуванов, сбивший 2 самолета ФВ-190.

Один самолет ФВ-190 сбит лично гв. полковником Сталиным.

Исключительную отвагу проявил в воздушном бою 5 марта в районе Коломна и западнее коммуны имени Крупской Герой Советского Союза гв. капитан Холодов. Патрулировавшие наши 4 самолета, где старшим был тов. Холодов, встретили до 5 Ме-109 гг и 5 ФВ-190. В завязавшемся неравном бою, видя явное превосходство сил противника, после нескольких атак гв. капитан Холодов таранил Ме-109 гг, сам выбросился на парашюте.

В этом же бою, беря пример со своего командира, гв. капитан Коваль пошел на таран и таранил самолет противника ФВ-190, отрубив ему винтом хвост, сам произвел посадку на р. Ловать; был доставлен в тяжелом состоянии в госпиталь, поломав при посадке ввиду неуправляемости самолета обе руки и ногу. На тараненном немецком самолете ФВ-190 оказался летчик-майор. Таран подтверждают командиры зенитной батареи и летчики Лепин и Макаров…»

Далее майор Стельмашук доносил в политотдел дивизии о делах на земле:

«Заседанием партийной комиссии принято в ряды ВКП(б) — 5 человек.

Выпущен 1 номер стенгазеты.

Вывод: политико-моральное состояние полка хорошее, полк готов выполнять любую задачу».

Комиссар 32-го гвардейского авиаполка, как всегда, был педантичен в своих политдонесениях: два тарана, одна стенгазета, две поломанные руки и одна нога…

Остается добавить, что тот боевой вылет, когда истребителям 32-го гвардейского пришлось таранить противника — дважды в одном бою, — проходил на высоте 200 метров и ниже. Они сошлись с большой группой «мессершмиттов» и «фоккеров». Завязался тяжелый бой. Наши летчики, как видно из политдонесения, стояли насмерть. Два «фоккера» бойцы сбили тараном. Один, горящий от атаки Василия Сталина, упал в районе деревни Семкина Горушка. Там же свое место нашел и «фоккер», сбитый младшим лейтенантом Вишняковым.

Назову всех участников того боевого полета: Холодов, Макаров, Баклан, Коваль, Сталин, Левин, Шульженко, Вишняков. Интересно, кто у кого в той огненной метели был нянькой?!

На Калининском фронте в полку, братском с 32-м гвардейским, ходил в лихие атаки летчик-истребитель Алексей Маресьев. Случайно в запыленных архивных папках мне встретились как-то небольшие, в полтетрадного листа, донесения о результатах одного воздушного боя, а точнее, подтверждения о сбитых самолетах. Вот записка Алексея Маресьева: что произошло, где, когда… Записки всех участников того боя — как то же самое видели они. Сбитый самолет противника засчитывался летчику и по свидетельствам штабов наземных войск или партизан, и после подтверждения постов ВНОС. Случалось, что в процедуре участвовали даже непосредственно пострадавшие. Так, в воздушном бою над Семкиной Горушкой таран Холодова подтвердил… сбитый им немецкий летчик! Не подтвердил бы — Герой Советского Союза Холодов что таранил, что ни таранил. Ничего бы не засчитали ему.

Ну а когда тебя самого сбивали и, допустим, приходилось выбрасываться, Бог весть где, из горящей машины — что тогда? Тоже подтверждения требовались?

Всенепременно. И простого свидетельства очевидцев того, скажем, как ты горел, как взрывался в воздухе вместе с боевой машиной — было совсем недостаточно. Оправданием могла служить только смерть. Только осознанное самоубийство. Девять граммов свинца, пущенные себе в лоб, позволяли полковым писарям подготовить похоронку матери, жене и детям, в которой уже без сомнения можно было утверждать, что ты действительно верный сын Отечества и погиб смертью храбрых.

Не случайно почти все воспоминания людей, оказавшихся в плену, начинаются с этакого извинительного упоминания о потерянном пистолете, скажем, в воздухе во время прыжка с парашютом или что-то в этом роде. Постулат Льва Мехлиса: «У нас нет пленных — есть предатели!»:— доводился политруками до сознания каждого, кто готовился к схватке с врагом. Оправданий быть не могло. А если не застрелился?

А если не застрелился — опять встреча с ЧК, которая, как известно, не дремлет.

…Анна Александровна Тимофеева-Егорова, подбитая зенитным огнем противника, в горящем штурмовике падала неподалеку от Варшавы, на магнушевском плацдарме. Летчики видели взрыв. Как положено, на родину, в деревню Володово Калининской (Тверской) области, ушла похоронка на Анну, было подготовлено и представление ее к званию Героя.

Но Анна Егорова чудом оказалась жива: уже перед самой землей она выбросилась из машины и рванула кольцо тлеющего парашюта…

А потом был фашистский плен. В Кюстринском концлагере, куда попала Егорова, немцы организовали лечебно-экспериментальный пункт. Там пленным прививали различные инфекционные болезни, ампутировали, совершенно здоровые конечности. Работа «экспериментаторов» шла вовсю, но время работало против них.

В конце января сорок пятого танкисты из 5-й ударной армии освободили лагерь. В нем остались только Умирающие да часть врачей из пленных — те, кто успел скрыться от немцев в потайной яме. Анна в это время сидела в карцере, что и спасло ее еще раз.

«Затихли бои под Кюстрином, — писала она, — подоспели тылы, и всем нам, бывшим узникам лагеря, предложили идти в город Ландсберг на проверку. Я идти не могла. Меня посадили на попутную повозку, и солдат привез в отделение контрразведки «Смерш» 32-го стрелкового корпуса 5-й ударной армии.

Десять дней проверяли. Затем, неожиданно для меня, предложили остаться работать в контрразведке, от чего я наотрез отказалась…»

Так несколько строк вместили хронику событий — возвращение к своим. Писать об этом более подробно Анна Александровна не решилась, да ведь в застойные времена и не пропустили бы в книгу воспоминаний ничего подобного. Но как-то в минуту откровенности эта удивительная своей скромностью и мужеством женщина, припомнив муки плена, призналась: «Самое трудное было потом — у наших. В плену били, оскорбляли — было за что: мы для немцев враги. А тут?.. Посадили в «Смерш», приставили солдата с автоматом. Котелок с едой принесут — оскорбляют самыми последними словами. Я не вытерпела и в нервном напряжении бросилась к майору Федорову: «Что же это такое? Советская власть или нет? Если есть за что — расстреливайте!..» На допрос водили по ночам. У меня ноги болели, на второй этаж, в кабинет начальника контрразведки, добиралась почти ползком…»