А Соловьев - Сан Мариона

- Нет, конечно, не за этим, - понизил голос до шепота черный странник, - но мысль о том, что ты оставишь детям - разве не посещала тебя? Мне очень жаль тебя, и только поэтому я пришел в твой дом. Не сомневаюсь, что я первый из незнакомых тебе людей, кто на твое благородство отвечает благородством! Сумей это оценить, Марион, и слушай... Я сейчас сообщу тебе новость, которая поразит тебя, знай, что она правдива, ибо чтобы узнать истину, я распростился с двумя серебряными динарами, два человека втайне друг от друга рассказали мне о ней. Итак, Марион, я осведомлен о том, что произошло на заставе. О, не делай такое страшное лицо, ибо я еще не сообщил главное. В том, что случилось, ты не виноват! Вино, которое ты принял из рук лысого гаргара, было... да... да... я вижу, что ты догадался... в чашу подсыпали снотворного! Это снотворное изготовил лекарь Иехуда, а подсыпал его лысый. Таково было повеление филаншаха Шахрабаза!

Как ни был могуч Марион, он едва устоял от этого удара. Вот почему он так странно спал! И не мог пошевелиться! Проклятый лысый гаргар! Он живет в верхнем городе! Сейчас Марион притащит негодяя на торговую площадь и заставит его до следующего утра кричать о собственном предательстве. Марион тяжело шагнул к калитке, но рука странника властно удержала его:

- Не торопись, Марион, - сказал монах, - если гаргар не признается, найдутся ли в Дербенте люди, которые смогут подтвердить истинность моих слов?

- Как? - в полный голос прогремел лег. - Разве очевидное нуждается в подтверждении?

- Очевидное для тебя - не обязательно истина для других, - возразил монах. - Я успел познакомиться со сводом законов персов. Там говорится: "Всякий, кто обвиняет другого в совершении преступления, должен выставить со своей стороны не менее двух свидетелей из числа свободных, дабы они могли подтвердить обвинение. Если же свидетелей нет, то обвинитель сам должен быть обвинен в умышленной клевете".

Марион остановился. Да, он не подумал об этом. Но закон справедлив, против него не возразишь. Проклятье, как усложнилась жизнь, какой изощренный стала подлость, слова уже не несут прямого значения, а дружелюбие стало лицемерно! Так кому же верить теперь в этой насквозь пропитанной ложью жизни?

Марион резко повернулся к черному незнакомцу. А если и он лжет? Почему он явился тайно, почему не снял с головы капюшона, почему боится соглядатаев?

- Нет, Марион, я не лгу, - спокойно сказал монах, опять угадав его мысли, - то, что подсыпали снотворного, чтобы ты не проснулся, пока гаргары сумеют расправиться с Золтаном и Бурджаном - правда, но правда, которую ты не сможешь доказать...

- Ты сказал... гаргары расправились с Золтаном и Бурджаном? Разве не хазары напали на заставу? О, Уркацилла!..

Только теперь Марион вспомнил, что наконечники стрел, торчащие из шеи жеребца Бурджана, были граненые. Это были албанские стрелы! Наконечники хазарских стрел круглы!

- Но почему... почему же тогда погибли воины-гаргары...

- Золтан и Бурджан защищались...

- Во имя святой истины, ответь: зачем филаншаху понадобилось убить моих друзей... я ничего не понимаю...

- Этого, Марион, и я не знаю. Но если уж ты пожелал, выскажу догадку: тебя ненавидят в городе! И хотят изгнать из Дербента, но сделать это так, чтобы тебя изгнали твои же родичи. Ведь это гораздо позорнее!

- Кирилл! - прогремел лег. - Где те двое, которые рассказали тебе...

- Их уже нет... - спокойно перебил его христианин.

- Послезавтра суд филаншаха. Ты поведаешь народу правду!

- Я чужеземец, Марион, - возразил христианин, - а чужеземцы по закону не могут быть свидетелями...

Грудь Мариона бурно вздымалась, ему не хватало воздуха, он задыхался. Подобно ударам меча, вонзались в душу слова монаха.

- Если ты спросишь себя: за что? За что тебя ненавидят, за что хотят изгнать - ты не найдешь ответа! И для тебя это будет горше всего! Люди, те самые люди, которых ты защищал, за кого проливал кровь, кого готов снова защищать - эти люди предали тебя и в любое время готовы предать снова! Сейчас, Марион, я уже не спрашиваю тебя: справедливо это или нет, ибо ты уже не сомневаешься в последнем. Я спрашиваю тебя: зачем тебе нужно быть благородным по отношению к неблагодарным? Разве ты не мужчина? Разве ты забыл, что существует месть? Ты должен отомстить!

- Да, я отомщу!.. И месть моя... - Марион скрипнул зубами. - Живые будут завидовать мертвым!..

- А вот теперь, Марион, когда ты созрел для мести, я скажу, зачем пришел. Тебе представиться скоро прекрасная возможность насладиться мщением. В ближайшие дни к Дербенту подойдет конница хазар. Сейчас у Турксанфа воинов гораздо больше, чем у Аттилы во время Великого Нашествия хуннов. Турксанф также жаждет мести! И никто уже не сможет остановить его! Если Дербент не покорится, он будет уничтожен вместе с жителями! Турксанф знает о тебе! Он мне сказал: "Кирилл..." Но, кажется, сюда идут... Марион, я тороплюсь... он мне сказал: "Иди и уведоми Мариона, что ради него я сохраню город! Но только пусть он откроет мне северные ворота! Я осыплю Мариона золотом!" О, Турксанф умеет быть благодарным! Итак, ты станешь правителем Дербента и сумеешь отомстить! Я жду ответа, - черный христианин торопливо подошел к калитке. В темноте переулка слышались приближающиеся шаги. Монах выжидательно обернулся.

Марион хрипло засмеялся. Монах вздрогнул. Марион захохотал. Ему стало смешно, как бывает смешно только в детстве, когда счастливо избегнешь опасности.

- Я жду ответа, - напомнил монах.

- Ответ будет один, - весело прохрипел Марион. - Благодари лега за стойкость, ибо я постоянно помню, что ты мой гость. И не изменю обычаю гостеприимства, даже если гость оказался гнусным человеком. Но я вижу: ты торопишься?

- Ты пожалеешь о сказанном, Марион! - с этими словами черный человек исчез в темноте, и когда Геро с мокрыми слипшимися кудрями вбежал во двор, возле очага одиноко сидел Марион, и ничто не напоминало, что здесь был кто-то еще.

В этот вечер Марион больше ни разу не вспомнил о том, что Рогая посадили в зиндан.

16. ФИЛАНШАХ

С грохотом опустилась ржавая цепь, перекрывающая выход из гавани, и крутобокий с высокой кормой корабль, блестя на солнце мокрыми, неровно поднятыми веслами, выскользнул в море. На палубе забегали, засуетились люди, резко прокричал кто-то по-персидски, и с берега хорошо было видно, как корабль сверху донизу покрылся белыми парусами, слегка накренился, удаляясь, унося сборщика налогов перса Сардера, а с ним послание Шахрабаза Урнайра шахиншаху Ездигерту Третьему. Это было уже третье послание, в котором филаншах напоминал о своих заслугах. Два первых были оставлены без письменного ответа, а на словах было передано: "Жди. На все воля Агуро-Мазды". Осведомитель при дворе Ездигерта передал: шахиншах озабочен предстоящей войной с Византией, а с Турксанфом у него мир. Это означало, что Дербент сейчас не столь важен Ездигерту, ибо прикрывает всего лишь тыл. Но с приходом каравана из Семендера стало известно, что Турксанф собирает свои орды и расчищает путь на юг. С этим известием Сардер и отправился в ставку шахиншаха.