Леонид Беляев - Христианские древности: Введение в сравнительное изучение

XVIII в. права считаться истинной наукой, равной истории Европы; наконец, особое равнодушие к истории церковной.

Значение памятников зодчества как важнейшего, наиболее заметного и сохранного элемента средневековой культуры осознали не сразу, но в мемориальной ценности древних зданий сомнений почти не было; здравый смысл заставлял сохранять памятники. Так, хотя в XVIII в. несколько раз ставился вопрос о сломе Золотых ворот, их было приказано законсервировать засыпкой. Сенат в 1773 г. аргументировал это «от традиции», приказав Военной коллегии «… показанных в Киеве церковных стен не ломать… а как потребно починить, поправить, сделав для твердости каменный фундамент в самой крайней скорости; понеже, как выше показано, оные стены из древних более пятисот лет стоят и прежними инженерами ломаны не были» (Сапожников, 1886). Положительной информации, впрочем, еще было очень мало. Особенно показательны примеры древних столичных городов. В 1760 г. при сборе «верных географических известий» в описание Киева было занесено: «… при Киеве старых городов оставшихся развалин и городищ и никаких признаков ныне почти не видно…» (Андриевский, 1888, 111). «В Киеве сердце сокрушается, видя, каковое там господствует нерадение к древностям нашим, никто ими не занят и всякий почти убегает об них разговора», — писал Н. П. Румянцев. В итоге развитие церковной археологии несколько запоздало. Отношение к древнему храму было неустойчивым — в нем видели то «святое место», то кучу строительного мусора, а то и «просто церковь», часть каждодневного пейзажа.

К концу XVIII в. в древних городах случайные археологические открытия умножились, но они не привлекали особого внимания, их фиксировали только первые краеведы. В Киеве в это время работает один из первых крупных знатоков старых церквей, М. Ф. Берлинский (1764–1848). 1В Полоцке аббат Шулакевич примерно тогда же исследовал Бельчицкий монастырь, открыв «Большой собор» (остатки апсид и столбов которого изобразит художник Трутнев в 1866 г.) и еще два храма, в том числе необычный для русской архитектуры триконх (ок 1790). Автор описания работ («Записки») дал схему плана и рассказал о найденном престоле и о кладке стен, которые «были внутри сделаны из небольшого прочно выделанного тонкого и звенящего кирпича, несравненно лучше от нынешнего английского; нутрь стен выложена диким камнем и все залито известью, смешанною не с песком, но с толченым в меленькие кусочки кирпичем… Неизвестно, когда и кем построена, когда и кем разрушена оная церковь… Архимандрит, желая до основания выломать кирпич для другого употребления, не смог этого сделать». (Воронин, 1962, 102–104). Описание замечательно тем, что в нем правильно определена функция постройки, а характеристика кладки позволяет ее датировать. Очень примечателен и чертеж — в нем есть то умение охватить здание в целом, понять его тип, отметить главные, узловые точки конструкции, которого так не хватает археологам первой половины XIX в., «подробные» чертежи которых иногда искажают реальность до неузнаваемости.

Открытие Десятинной церкви Первые замеченные обществом работы по исследованию памятников древности приходятся на 1820— 30-е гг. Уже в 1816 г. М. Ф. Берлинский по просьбе Н. П. Румянцева исследовал храм Бориса и Глеба в Вышгороде, послав ему «План разработок около церкви Вышгородской с объяснением…» (сейчас утраченный) и отметив, что «в 1816 году нарочито открыто все основание бывшей церкви, но никаких не отыскано древних достопамятностей» (Берлинский, 1820, 120) Сама «руина» еще не представляется ((достопамятностью», краевед ищет прежде всего вещи, надписи, топографические указания. Переписываясь с канцлером и давая ему советы ПО сбору древних надписей, Берлинский рекомендует отыскивать их в развалинах монастырей и церквей. 2

Другие города в начале XIX в. тоже начинали воспринимать как возможные центры церковной археологии; например, Свиньин в 1826 г. опубликовал статью о смоленских храмах XII в., упомянув и две руины на окраине города; привлекали внимание поэтов и писателей древности Новгорода. Все же в Киеве археологические древности более бросались в глаза: «Нет места, где бы до известной глубины была целая земля; везде щебень, кирпичи, камни, части фундаментов, кости и другие остатки долговечного города», — писал Берлинский (1820,62). Логично, что именно здесь состоялись первые заметные церковно-археологические исследования. Толчком для них был перевод в Киев в 1822 г. митрополита Евгения (Е. А. Болховитинова, см. гл. IX). Вокруг известного историографа в городе сплотился настоящий кружок археологов. Он издавна интересовался вопросами церковной археологии и посвятил ей одно из ранних сочинений, где писал: «Православная наша церковь не следует примеру непостоянных новоизобретателей в обрядах и принадлежностях своего богослужения, но подражает первообразной Греческой церкви» (Болховитинов, 1799). В Киеве ему удалось заняться археологией на практике, прослеживая историю такого памятника, как Софийский собор, восстанавливая его первоначальный облик и обнаруживая самое общее подобие византийским памятникам (трехчастный алтарь, алтарная преграда). Работая над «Описанием Киево-Софийского собора и Киевской иерархии» и «почитая сие даже должностию», Болховитинов естественно пришел и к «полевой» археологии. По его инициативе впервые были предприняты работы на Десятинной церкви для «открытия плана» с целью получения информации (Шмурло, 1888; Церква Бо-Городищ, 1996).

До этого развалины отождествляли с Десятинной церковью только по традиции и сам митрополит Платон, например, сомневался, правильно ли это: «… она ли есть Десятинная оная славная и на сем ли месте была… предоставляем другим тамошним ученым любопытнее в сие войти». Пренебрежение к кладкам до этого было откровенным: «Никогда бы я не подумал, что она так брошена и презренна, как я ее нашел», — писал кн. Долгорукий. Митрополит Евгений решил взяться за решение вопроса археологическими способами. Работы провели по его поручению священник Михаил Кочеровский и Кондрат Андреевич Лохвицкий (чиновник 5-го класса и энтузиаст, не очень образованный, но энергичный) при участии Берлинского, благодаря дневнику которого мы точно знаем о времени начала работ. С начала августа 1823 г. шла подготовка, 28 числа он запишет: «С Евгением у Десятинной начал копать…»; сам митрополит наблюдал за работами непрерывно,'

Осенью 1824 г. решено было открыть весь фундамент. Работали быстро, грунт складывали рядом — но до его просмотра не дошло. Народ многочисленными толпами стекался «к этой раскопке» собирать осколки мрамора как реликвии. С отъездом Болховитинова работы были прерваны, «находки и выводы ученого митрополита потерялись в массе научной информации — но так, как теряется в готовой картине общий набросок композиции, сделанный углем» (Славина, 1983, 36). Важно отметить, что исследования планировались и проводились как научные, для антропологического анализа скелетов приглашался медик. Болховитинов стремился «обратить внимание и на материал стен… на четверо-угольный тонкий кирпич… на цемент или раствор между кирпичами толщиною вдвое против кирпичей…» «Нужно также узнать глубину фундамента и качество… камней и заливки оных; нужно вскрыть весь пол… — не найдется ли погребов или каких склепов и фобов… Сведущий в зодчестве догадливый архитектор найдет много и других нужд при раскапывании сего древнего храма, без всякой пользы… доныне остававшегося», — писал он. (Болховитинов, 1825, 399–401).