Леонид Беляев - Христианские древности: Введение в сравнительное изучение

17Вне Москвы, в Новгороде, Пскове, Владимире, Ростове, Смоленске, сводки церковных древностей составляли очень много таких же ученых-любителей, например, писатель М. В. Толстой (1812–1896), архимандрит Макарий (Миролюбов, 1817–1894), инспектор псковской семинарии А. Князев, В. Доброхотов и другие (Толстой, 1860–1862; Макарий, 1857; Он же, 1860, ч. 1–2; Князев, 1858; Доброхотов, 1849, 1852).

18«Да шпицы вечные церквей — с клистирных трубок снимок верный», — скажет еще резче неизвестный поэт 1820-30-х гг. в сатирическом стихотворении, приписывавшемся Д. Веневитинову. Ситуацию предпочтения античных древностей национальным точно характеризовал князь Н. Долгорукий, написавший в 1810 г.: «Мы скорее пустимся добывать кусок лавы из-под римских развалин, нежели похлопочем о славе собственной нашей древности». (Карамзин, 1980, 316; Веневитинов, 1934, 84; Глинка, 1824, 154). Даже специально занимавшиеся проблемой русских средневековых древностей ученые и литераторы, упоминая их, говорят всё как-то в общем, без подробностей. По меткому замечанию А. А. Формозова, их текстам недостаёт уверенности — как-то неясно, где эти древности находятся, где их искать. А. Н. Оленин в «Программе» Академии художеств говорит о русской архитектуре, что она «вероятно» была подражанием готической и византийской. Лишь став президентом Академии, он приступит к созданию «фонда фактов» — описаний и чертежей.

Любой преподаватель рисунка подтвердит, что мы замечаем лишь то, что знаем. Поэтому не удивительно слышать от В. В. Пассека в «Путевых записках Вадима»: «Одни немые наши памятники не объяснят нам событий минувших. Они слишком бедны и новы: древняя Россия не завестила нам почти ничего зодчественного». Тем менее удивимся П. Я. Чаадаеву, в «Апологии сумасшедшего» отрицающему принцип глубокого воздействия археологии на духовную самоидентификацию нации: «Возможно, конечно, что наши фантастические славяне при их разнообразных поисках будут время от времени откапывать диковинки для наших музеев и библиотек, но, по моему мнению, позволительно сомневаться, чтобы им удалось когда-нибудь извлечь из нашей исторической почвы нечто такое, что могло бы заполнить пустоту наших душ» (Пассек, 1834; Чаадаев, 1991). Отзвук этого «невосприятия» слышен и в художественной литературе. Прекрасное эссе Гоголя об архитектуре затрагивает что угодно, вплоть до Индии и Египта, но оставляет в стороне Русь (Цит. по: Формозов, 1986).

19Разность отношения к археологическому исследованию можно увидеть даже у поэтов начала XIX в.:

«Зачем тревожить сон гробов,

Могил священное молчанье,

И поверять бытописанье,

Стряхая с камней пыль веков…»

— меланхолически спрашивал Александр Подолинский в элегии «На развалинах Десятинной церкви», и как бы получал ответ в стихотворении барона Егора Розена:

«Могилы древние!

Я прикасаюсь к вам, великолепные остатки;

Вы роковые отпечатки тяжелых бед!

О Десятинный храм!»

20Цит. по: Баталов, 1998. Аналогично этому после подавления польского восстания в Калише в 1841 г. костел был превращен в православную церковь и в нем оставлены ядра и пули, а паникадило украшено «арматурами». Следы штурма будут долго отмечать посещающие город — например, они произвели впечатление на прокурора Н. С. Грабара, отца будущего великого иконографа. Примеров, возрождающих «историзм» средневековой церковной традиции, много. При реставрации усыпальницы Романовых в Новоспасском монастыре в 1859 г. президент Московской дворцовой Конторы князь Н. И. Трубецкой признал «весьма соответственным общему ныне восстановлению сих памятников поставить при гробницах… иконы святых, соответствующих именам… сих усопших, такое же желание выразил и Архимандрит…» Историк И. М. Снегирев писал, что по его убеждению «в Знаменском монастыре, как месте рождения царя Михаила Федоровича, следует устроить придел в честь ангела св. Михаила Малеина… Для этого престола найдется место в трапезной верхней церкви» (1857)

21В 1826 г. «Высочайше утвержденные правила об устроении церквей православных» гласили: «Так как во многих местах прихожане изъявляют желание строить церкви сообразно древним их видам, то Святейший Синод находит необходимо нужным… составить несколько таковых планов, по примеру древних православных церквей». Положение св. Синода, высочайше утвержденное 11.02.1828, предусматривало даже «издать и разослать по епархиям… собрание планов и фасадов церквей… по наилучшим и преимущественно древним образцам церковной архитектуры с должным приспособлением к потребностям и обычаям Православной Церкви». Через некоторое время (1857) Строительный устав дополняют новым параграфом: «Воспрещается приступать без Высочайшего разрешения к каким-либо обновлениям в древних церквах и во всех подобных памятниках. Вообще древний, как наружный, так и внутренний вид церквей должен быть сохраняем тщательно и никакие произвольные поправки и перемены без ведома высшей духовной власти не дозволяются» (По пересмотру, 244, 248; Свод законов. Т. 12, Спб., 1857, 47. Цит. по: Баталов, 1998).

22Цесаревич Николай Александрович проявил владение этим материалом при осмотре «домашней божницы» на Нижегородской ярмарке в 1864 г. Будущий император Александр II еще в 1837 г. в ходе путешествия по России осматривал святыни Москвы «… историческое значение которых разъясняли цесаревичу митрополит Филарет и приглашенный Жуковским известный путешественник по святым местам А. Н Муравьев». «Александр Николаевич последовательно посетил монастыри Чудов, Донской, Данилов, Симонов, Крутицкий, Новоспасский, Теремныя церкви, храм Спаса на Бору… Во всех посещениях цесаревич проявлял необычайную любознательность, подробно расспрашивал об особенностях посещенных памятников, в связи с историческими событиями…» (Татищев, 1911, 79. Цит. по: Баталов, 1998).

23«Русская православная церковь — слишком невежественная, чтобы слиться с аристократическим правящим классом, и вместе с тем настолько «ученая», чтобы не оставаться на уровне простого народа — представляла крайне отсталую массу в общем состоянии империи — она была неспособна оценить открытия искусства собственного прошлого», — пишет Г. И. Вздорнов (Вздорнов, 1986, 35). Р. Г. Игнатьев, найдя в амбаре Покровской церкви в Елабуге деревянный киот в виде семиглавого храма, вложенный, по преданию, еще Иваном IV, обращался ко всем вплоть до благочинного с просьбами «дать дару Грозного более приличное помещение», — но получил отказ на том основании, что киот «безобразно несовременен». (Цит. по: Баталов, 1998).

24Показателен эпизод с поздней наружной росписью крыльца Благовещенского собора в Кремле. Рихтер предлагал уничтожить ее как «простое малярство» и гладко окрасить стены. Сакелларий собора аргументированно отвел предложение: с точки зрения церковной эта роспись уместна; иконографически она может восходить к эпохе царя Михаила Федоровича, хотя и переписана; она чтима народом, который к тому же привык видеть роспись на своем месте; и лишь в итоге он следует аргументу «от сакральности»: архитекторы не имеют права уничтожать «иконопись».