Леонид Беляев - Христианские древности: Введение в сравнительное изучение

Наиболее активно в годы гражданской войны и нэпа ведут натурные исследования архитекторы и археологи молодого поколения — П. Д. Барановский, Н. И. Брунов, И. М. Хозеров, С. Д. Ширяев и другие. С деятельностью Ивана Макаровича Хозерова (1889–1947) связано подлинное открытие значения Смоленска и Полоцка для истории церковной архитектуры Руси, ранее далеко не очевидное (в «Историю русского искусства» домонгольский Смоленск, например, вообще не попал). Хозеров достойно продолжил труды Писарева и Орловского — он наблюдал за раскрытием городских слоев и фиксировал обнаруживаемые архитектурные сооружения, а также организовал несколько небольших самостоятельных раскрытий, доведя число местонахождений храмов города XII–XIII вв. до 27. Работы Хозерова публиковались как в местных белорусских изданиях, так и в известном пражском «Seminarium Kondakovianum»; значительная их часть пропала во время войны, но Некоторые материалы опубликовали позже коллеги (Воронин, 1956). С достаточной полнотой наследие Хозерова предстало только после публикации его итогового труда «Белорусское и смоленское зодчество XI–XII вв.», написанного в 1946 г. незадолго до смерти, но изданного лишь через полвека (Хозеров, 1994). 36С полоцким памятником, Спасским собором Евфимиевского монастыря XII в., связано и ключевое открытие выдающегося историка архитектуры Н. И. Брунова, тогда еще молодого аспиранта (он доказал, что барабан храма принадлежит первоначальному зданию и обнаружил под высоко поднятой четырехскатной кровлей высокий постамент, позволявший поднять барабан с главой на значительную высоту).

Работа по исследованию и охране памятников церковного искусства в 1930-40-х гг. была сопряжена с большим персональным риском. В стремлении сохранить древние здания ученым приходилось, как минимум, открыто высказывать свое мнение — что часто означало идти на прямой конфликт с властями. Многие из них подверглись, наряду со священнослужителями, преследованиям и репрессиям (П. Д. Барановский, Н. П. Сычев и др.). Однако сама борьба подчас приносила удивительные открытия церковных древностей. Например, угроза сноса Казанского собора на Красной площади заставила П. Д. Барановского предпринять срочную реставрацию здания — при которой выяснилось, что храм является на редкость хорошо сохранившимся памятником зодчества 1630-х гг. Правда, это не спасло церковь от сноса — но открытие было тщательно документировано с помощью фотосъемки, благодаря чему памятник удалось, после специальных археологических раскопок, в 1990-х гг. восстановить (Беляев, Павлович, 1993).

В 1920-е гг., в условиях сокращения, а затем и прекращения деятельности старых центральных археологических учреждений (ИАК, МАО и др.) основная роль в исследованиях памятников снова временно легла на плечи краеведов и общественных организаций типа общества «Старая Москва». Это был период краткого, но бурного расцвета краеведения (впоследствии разгромленного), приветствовавшегося сначала новой властью как явление, характерное для социалистического социума (Филимонов, 1989; Он же, 1989а; о репрессиях: Формозов, 1998) Последовавшая перегруппировка кадров, создание РАНИОН, а затем ГАИМК (в известной степени наследовавшего ИАК) постепенно не только вернули старую систему, но и усугубили ее централизованность Теперь можно было работать прежде всего в составе новосозданных крупных археологических экспедиций с долговременной программой работ и почти исключительно на базе столичных институтов (Москвы, Ленинграда и других).

Это был, разумеется, новый этап. Для него характерно, во-первых, массовое открытие утраченных памятников церковной архитектуры; во-вторых— необходимость изучать их вне религиозного контекста, почти исключительно как объекты «материальной культуры» (с точки зрения строительного производства, инженерной конструкции, наконец, художественно-эстетической — что делать всерьез без богословско-литургического контекста почти невозможно). Главной «рабочей» фигурой в изучении церковных древностей на много десятилетий становится первооткрыватель, археолог (в живописи — реставратор), а не интерпретатор (архитектор, искусствовед). В то же время необходимо помнить, что именно теперь по-настоящему серьезно ставят и решают вопросы источниковедческого характера (например, проблемы датирования); появляется возможность изучать церковную культуру и искусство как часть общей городской культуры; связать историю храмового строительства с общей историей Руси. На рубеже 1920-30-х гг. появляется ряд работ, особенно ценных для истории церковной архитектуры на Руси: очерки по организации строительного производства, принадлежавшие А. Н. Сперанскому и молодому тогда Н. Н. Воронину, новаторские труды А. И. Некрасова по раннемосковскому искусству, первые работы Н. И. Брунова (Сперанский, 1930; Воронин, 1934; Некрасов, 1929).

Благодаря этому стали очевидны важные достоинства памятников церковного зодчества как исторических источников. Прежде всего, их оказалось гораздо больше, чем могли себе представить ученые XIX в. Например, общее число известных домонгольских памятников быстро достигло сначала сотни, а затем и двухсот (для сравнения — количество иконописных произведений того же периода немногим более трех десятков). Показав массовый характер каменного строительства на Руси, удалось снять представления о его «эпизодичности».

Большие комплексные экспедиции, формировавшиеся в 30-х гг., ориентировались на основные центры домонгольской Руси: 1932 г — начало регулярных раскопок в Новгороде; с 1938 г. в Киеве работает знаменитая экспедиция М. К. Каргера, специально занимавшаяся поиском и раскрытием древних храмов; с 1934 г. начинаются работы Н. Н. Воронина в городах Владимиро-Суздальского княжества. 37Накопление материала к тому же было столь быстрым, что интерпретаторы не сразу смогли осмыслить новую информацию. Все же усиленная наработка новых материалов, хотя и прерванная войной, не замедлила сказаться на уровне знаний о домонгольской архитектуре. 38

К 1950-60-м гг. история церковного строительства древней Руси за первые три века была фактически переписана заново. В таком виде она и вошла в двухтомную «Историю культуры Древней Руси» (1948-51), в тома нового издания «Истории русского искусства» (многие главы которых были написаны археологами, и прежде всего Н. Н. Ворониным), в крупные, основополагающие монографии по памятникам Киева и Владимиро-Суздальской земли (Каргер 1958-61; Воронин, 1961-62). После войны, в 1950-е гг., в исследование вновь активно включаются архитекторы-реставраторы, ученые местных музеев и институтов. На Украине приобретают известность Ю. С. Асеев, В. А. Богусевич, Н. В. Холостенко (работы в Киеве, Чернигове, Переяславе-Хмельницком); в городах Северо-Востока — А. Д. Варганов, А. В. Столетов; в Новгороде — Г. М. Штендер. Активную деятельность по охране храмов и их реставрации снова разворачивает П. Д. Барановский (восстановивший, в частности, ц. Пятницы в Чернигове). 39В то же время намечается отход реставраторов от археологических элементов в исследовании храма, не всегда осознается важность археологической методики. 40