Леонид Беляев - Христианские древности: Введение в сравнительное изучение

Очень остро написанная, книга Мэтьюса сразу вызвала совершенно справедливую критику своей крайней односторонностью и самим приемом социологического и психоаналитического подхода, явно напоминавшим вульгарную социологию советских критиков 1920-1930-х гг (Фриче, Йоффе и др) Конечно, общая теория, которую можно назвать «теорией Грабара-Китцингера», не была совершенна — но уж тем более не была она и явно ошибочной Как имперская, так и религиозная модели были среди созидательных сил христианской иконографии и архитектуры.

37Krautheimer, 1986. Воздействие этого курса, также как и работ Краутхаймера по иконографии архитектуры (Krautheimer, 1969, 151–160), несмотря на отсутствие переводов, весьма велико и в русской научной литературе. Одним из самых читаемых и любимых «введений» в проблематику церковного строительства христианского мира Средиземноморья стала изложенная в четырех лекциях история сложения «сакральной топографии» трех «христианских столиц» ранневизантийской эпохи — Рима, Милана и Константинополя (Krautheimer, 1983, Краутхаймер, 1998).

Изучая христианские древности Палестины, Египта, Малой Азии — мы всякий раз говорим, по сути дела, о памятниках ранневизантийского мира, заглядывая порой и в средневизантийскую эпоху. Они входят, как важнейшая составная часть, в историю иных культур на этих территориях, но специальной работы, в которой древности Византии вычленялись бы и рассматривались как единое целое, до сих пор не написано (в этом смысле прав известный историк Александр Каждан, любивший утверждать, что «византийской археологии вообще не существует»). Возможности прямого ознакомления с византийскими провинциями долго были стеснены, поскольку их земли, включая Крым и Кавказ, оставались в руках правителей исламского мира. Лишь во второй половине столетия, когда контроль Высокой Порты существенно ослаб, вслед за английским флотом, русской пехотой и французской кавалерией двинулись научные; экспедиции, возбуждая и удовлетворяя быстро растущий интерес общества.

Начало свободных, продолжительных исследований христианских памятников Восточного Средиземноморья пришлось, таким образом, на? середину XIX — нач. XX в. Для русской науки это было время выхода! на мировую арену, и сыгранная ею огромная роль в исследованиях христианского Востока — не результат случайного хронологического совпадения, а итог закономерного процесса. Сама логика исторического развития диктовала особую заинтересованность России в изучении византийских древностей. Ее внешней политике была присуща сильная «тяга К Константинополю», унаследованный еще от средневековых книжников взгляд на Российскую империю как на естественную наследницу; Византии. В XVIII–XIX вв. это самовосприятие получало как никогда реальное подкрепление в военной и экономической сферах. Империя ЩьТесно придвинулась к тем районам Восточного Средиземноморья, которые в прошлом были зоной владений Византии (Западное Закавказье и Малая Азия; Константинополь и Балканы; Палестина, Сирия, даже Египет), обозначив здесь свои самые существенные геополитические интересы.

«Византийское пространство» представлялось естественным полем деятельности России, подобно тому, как европейцы видели «своими» территории, когда-то подвластные Риму. Гастон Буассье в 1891 г. писал: «Местные жители называют нас «римляне» — «руми». Они смотрят на нас как на наследников и потомков тех, кто долго правил ими и о ком они до сих пор сохранили путаные воспоминания. Господа, давайте вступать в права владения. Это послужит к нашей выгоде… Мы продолжаем великую миссию цивилизации. Мы вновь овладели древним доменом и теми древними памятниками, мимо которых арабы не решаются пройти без трепета и уважения.» (Цит. по: Frend, 1996, 111). Граф А. С. Уваров, открывая IV Археологический съезд в Казани, высказался лаконичнее: «В старину Восток влиял на древнюю Русь, а теперь Россия распространяет просвещенное влияние на далекие страны Востока». (Цит. по: Бартольд, Смирнов, 1916, 373.)

Как и другие имперские организмы XIX в., в борьбе за раздел «турецкого наследия» Россия охотно опиралась на церковную общность и древние исторические связи, апеллировала к религиозным чувствам христианских подданных Турции. Она также пыталась, по примеру Англии, Франции и Германии, использовать научные, прежде всего географические и археологические, исследования как инструмент проникновения и утверждения политического влияния на Востоке. Ученые могли рассчитывать не только на благоприятное отношение общества, но и на материальную, дипломатическую, а подчас, при крайней необходимости, — и военную поддержку государства. Они это хорошо понимали: «Русская наука могла бы оказать значительную услугу делу политического влияния России на Востоке. Пока еще не упущено время, пока другие не завладели принадлежащими России местами на Востоке, необходимо воспользоваться тем медленным, но верным средством, к которому всегда прибегал романо-германский мир в своей борьбе с славянами». (Проект организации археологического института в Константинополе, цит. по: Въжарова, 1960).

Интересы политики, экономики и науки совпадали. Знание византийского исторического наследия было в исследовании русской средневековой культуры совершенно необходимой предпосылкой, своего рода sine qua non для историков ее церковного зодчества, живописи, прикладного искусства. Потребность оказалась столь велика, что можно сказать: бурное развитие византинистики стало своего рода функцией от стремления России изучить и понять собственное прошлое, которое также находило поддержку в правящих кругах. 1

В результате к концу XIX в. русское византиноведение заняло по праву одно из первых мест в мире. Этот славный период истории русской науки стали внимательно изучать сравнительно недавно. Однако материалы, хранившиеся в архивах, сейчас быстро и качественно вводятся в оборот. Особенно много в этом направлении делают ученые Санкт-Петербурга (Е. Ю. Басаргина, И. П. Медведев, Ю. А. Пятницкий, И. В. Тункина и др.).

Знакомство славян с предметным миром христианства началось с приходом их в Центральную Европу и Восточное Средиземноморье в середине I тыс. н. э. Заняв Балканы и дойдя до Италии, они имели непосредственную возможность окунуться в мир базилик (тогда еще совсем новых), обширных христианских кладбищ, церковного городского быта. Однако это не касалось славян, заселивших Восточно-Европейскую равнину. Они могли знакомиться с европейским и византийским христианством лишь опосредованно, благодаря торговле, обмену посольствами и военным рейдам на территории «старой» Европы. Восточные славяне ближе соприкоснутся с церковными артефактами, начиная от храма и иконы и кончая нательным крестом, лишь после принятия Русью крещения. Конечно, произведения византийского искусства начали попадать на ее территории еще до образования здесь государства, но с IX–X вв. они поступали сюда регулярно и в значительном количестве, соревнуясь с импортом из мусульманских стран (Ирана, арабского мира). Поток, заметный в течение всего средневековья, не прекратился даже после окончательной гибели Византии в середине XV в. Духовенство из Греции и южнославянских земель в XVI–XVII вв. часто приезжало и подолгу оставалось в России; привозили книги, иконы, реликвии. Поэтому церковные древности накапливались не только в соборных ризницах и княжеских сокровищницах, но и у частных лиц. Слои городов постоянно снабжают нас новыми и новыми византийскими изделиями и было бы интересно рассмотреть однажды эту общность как единое целое, с конца X до конца XVII в.