Робер Клари - Завоевание Константинополя

Что касается священных небылиц, то в хронике детально передается только одна-единственная церковная история такого типа, но лишь для того, чтобы объяснить происхождение реликвии, найденной крестоносцами в константинопольском храме св. Софии (гл. LXXXIII).

Итак, в основе своей записки Робера де Клари окрашены в живые, «мирские» тона, проникнуты земным восприятием происходившего. Да, всевышний оберегает Андрэ де Дюрбуаза от врагов, ко для Робера существеннее отвага этого рыцаря сама по себе, как и всех других, которые «совершили там более всего ратных подвигов» (гл. I). На переднем плане у хрониста — самоценность «ратных подвигов», а не сопричастность к ним трансцендентных сил.

Характеристика духовного облика Робера де Клари была бы неполна, если пройти мимо того факта, что он излагает события на разговорном языке и в этом отношении его хроника тоже является одним из самых ранних во французской литературе прозаических повествований такого рода В Северной Франции (как и во Фландрии) разговорный язык входит в литературный обиход на рубеже XII—XIII вв. [41]Обращение к прозе стало считаться показателем серьезности намерений писателя [42]. Робер де Клари и не умел, конечно, писать стихами: для овладения этим искусством простому рыцарю требовалось иное образование сравнительно с тем, которым обладал пикардиец. Он изъяснялся простонародным стилем, понятным читателям и слушателям его хроники, т. е. ориентировался на аудиторию, чей культурный уровень, как и его собственный, был более чем скромным. Произведение его действительно — на это указывают, в частности, периодически повторяющиеся обращения автора к потенциальным слушателям («теперь мы расскажем вам» — гл. LXVI, «теперь вы слышали правду» — гл. СХХ) — предназначалось для чтения вслух. Язык хроники, несмотря на то что автор поручил «предать письменам правду» грамотному копиисту (гл. СХХ), сохраняет свежесть и непосредственность разговорной речи [43]. В передаче переписчика удерживается все своеобразие пикардийского диалекта — собственно разговорного французского языка севера страны в XIII в. [44]Хроника Робера де Клари — первый историко-литературный труд, созданный на этом диалекте. Хронист пользуется обиходным языком вовсе не для того, чтобы оградить свое произведение от элементов мифологизации, что часто было связано с употреблением литературной речи. Робер де Клари прекрасно осознает, что повествует об исторических событиях и поэтому подчеркивает правдивость рассказанного им как свидетелем происходившего (гл. СХХ). Просто хронист (а равно и его переписчик), как видно, не владел французским литературным языком, на котором, скажем, диктовал свой труд, сочиненный примерно в тот же период, Жоффруа де Виллардуэн. Иногда, впрочем, Робер де Клари включает в ткань своего рассказа — словно вопреки собственному желанию — литературные синтаксические обороты, но все равно сохраняет пикардийскую диалектную специфику (и в морфологии и в орфографии) [45]. С наибольшей же живостью, динамизмом и экспрессией он передает события все-таки там, где прибегает к одному только разговорному языку.

Сказанное в особенности верно в отношении тех случаев (подсчитано, что их в хронике 95), когда воспроизводится прямая речь действующих лиц [46]. Конечно, Робер де Клари черпает тут вдохновение исключительно в своей фантазии: он не мог слышать разговоры, которые вели между собой знатные сеньоры, византийские вельможи или греки из простонародья за 20 лет до описываемых событий (гл. XXI, XXII). Однако речи эти — от кратких реплик до пространных монологов и диалогов — типичный пример и образа мышления хрониста и его манеры выражать свои взгляды. В гл. LIX дож Энрико Дандоло, разгневанный неуплатой Алексеем IV денег, которые тот обещал выдать крестоносцам за оказанную услугу, бросает ему в лицо с угрозой слова: «Дрянной мальчишка, мы вытащили тебя из грязи... и мы же втолкнем тебя в грязь» (Garchons malvais, nous t’avons... gete dela et en la merde te remetrons). В гл. CXI, упоминая о надписи на одной из статуй в Константинополе, содержавшей якобы пророчество о плачевной участи, которая постигнет в Византии пришельцев с Запада, Робер де Клари формулирует это пророчество прямой речью, позволяющей представить непристойный по грубости смысл предсказания. Даже когда хронист силится творить «литературно», он не может удержаться от того, чтобы не употребить простецких (иначе он и не умеет) словечек и выражений (гл. LVIII).

В целом лексикон Робера де Клари беден. Сравнительно разнообразнее его словарный запас лишь в тех пассажах, где ему приходится говорить о наиболее близком ему предмете — о воинах-крестоносцах. Чрезвычайно существенная черта духовного и культурного облика хрониста — его наблюдательность, острота социального зрения. Робер де Клари отчетливо видит различия в общественном положении участников крестового похода [47]. Он выделяет среди них несколько основных категорий. Это прежде всего «могущественные и знатные бароны», предводители крестоносцев, лица высокого происхождения, богатые и влиятельные, те, по отношению к которым хронист, как будет показано далее, питает открытую неприязнь (li baron, li haut baron, li haut homme, li rike homme haut); затем «знатные рыцари» и «бедные рыцари» (chevaliers haus hommes и les povres chevaliers), т. е. все те, кто хотя и принадлежал к феодальной аристократии, но занимал более низкие ступени на ее иерархической лестнице, не пользуясь ни политическим весом, ни имущественным достатком; далее идет «меньшой народ войска» (menu gens или quemun de l’ost), куда относились оруженосцы (serjans — гл. LXII), конные (а cheval — гл. LXVI, XCVIII и др.) и пешие (а pie — гл. XLV, XLVII, LXII и др.). Конные оруженосцы — более высокая социальная группа по сравнению с пешими, следующая тотчас после chevaliers: по договору с Венецией плата за перевозку рыцаря составляла 4 марки (гл. XI), за конного оруженосца — 2 марки (Там же); говоря о распределении константинопольской добычи, Робер называет serjans a cheval поименно (гл. XCVIII). Наконец, упоминается масса людей, сопровождавших войско — «низший люд» (bas gens): это обслуга, например: повара (cuisiniers — гл. XLV), конюхи, охранявшие лошадей (garchons qui les chevaux gardoient — гл. XLV), щитоносцы (те самые — по два на каждого рыцаря, — о которых упоминает Жоффруа де Виллардуэн в V гл. своих записок), а также женщины и дети, следовавшие за родичами (гл. XCVIII), и, наконец, женщины легкого поведения (гл. LXXIII).

Сказанное выше о точности лексических нюансов в словаре нашего автора верно и для случаев, где он старается разъяснить употребляемые им военные термины, которые не всеми могли быть поняты: арьергард (гл. XLV), юиссье (гл. XLIII), командир боевого отряда (maistre-meneur de la bataille — гл. XLVII). В то же время Робер де Клари не слишком задерживается на церковных понятиях — потому ли, что они хорошо знакомы его аудитории, либо оттого, быть может, что он и сам не представлял себе как следует их значения [48], а если подчас пытался выказывать свою «образованность», то допускал явные ляпсусы (так, св. Софию в Константинополе он отождествлял с христианской троицей — гл. LXXXV) [49].