Константин Станюкович - Отчаянный

- Превосходно-с, Виктор Иваныч! С особенным удовольствием смотрю на наших молодцов... Картина-с, - проговорил адмирал, обращаясь к капитану, стоявшему чуть-чуть сзади него, и приподнял голову и молодцевато выгнул грудь, чтобы казаться более высоким и более воинственным.

Пожилой плотный и представительный брюнет среднего роста, озабоченно и несколько беспокойно глядевший на ученье, приложил пальцы к козырьку фуражки и чуть подался вперед.

- Я и мечтаю-с, Виктор Иваныч... И как думаете, о чем?

- Не догадываюсь, ваше превосходительство!

- О том, что объяви нам Англия войну, так с такими матросиками, как наши, да с таким духом, как у нас, - раскатали бы мы англичан... Главное дух... Что-с?

- Наверное, ваше превосходительство! - ответил капитан. И в то же время, сохраняя почтительно официальный вид хорошо вышколенного подчиненного, подумал: "Не то говоришь ты, адмирал! Нам не сунуться в море. Спрячем свой флот в Кронштадт и простоит он там! И теперь больше стоим, чем плаваем".

На это капитан, впрочем, не претендовал.

Как и адмирал, он не любил плаваний, которые так издергивали нервы осторожного до боязливости человека, не уверенного ни в себе, ни в тех судах, которыми командовал, пока благополучно "выплавывал" ценз.

Командовал "Грозящим" он только два месяца и, разумеется, не знавший его качеств (раньше он управлял броненосцами другого типа), был доволен стоянкой в Транзунде и, не без страха ответственности за свой семимиллионный броненосец, думал о переходах по Финскому заливу. Того и гляди... беда!

- Как фамилия этого комендора, Виктор Иваныч? - спросил Адмирал, указывая коротким белым и пухлым пальцем на Отчаянного, распоряжавшегося у орудия.

- Митюшин, ваше превосходительство!

- Бравый комендор... Любуюсь им, Виктор Иваныч!

- Усердный матрос, ваше превосходительство... Не правда ли, Иван Петрович?..

Старший офицер, длинноногий и худой капитан второго ранга, лет за тридцать, в очках, с академическим значком на груди поношенного сюртука, озабоченный, раздражительный и несколько ошалевший, точно человек, что-то позабывший, и своей фигурой, и удлиненной формой лица с длинным носом, и круто срезанным лбом напоминал собою болотную птицу.

Он порывисто подтвердил аттестацию капитана и, обращаясь к адмиралу, прибавил:

- Умный и способный матрос, ваше превосходительство!

- А поведения?

- Благонадежного, ваше превосходительство.

- Значит, не "закатывает"? - добродушно спросил адмирал и рассмеялся тихим мелким смехом.

- Трезвый...

- Так сделали бы его унтер-офицером! - в форме совета промолвил адмирал.

- Он уже на виду к производству... И боцман бы вышел хороший, ваше превосходительство.

- То-то я сразу заметил матроса... И лицо открытое... - промолвил адмирал.

Когда артиллерийское учение было окончено, старший офицер подошел к Митюшину и сказал:

- Молодцом, Митюшин! И адмирал тебя заметил.

- Слушаю, вашескобродие! - вымолвил матрос вместо обычного ответа "рады стараться".

- Старайся, Унтер-офицером будешь!

По-видимому, это обещание не обрадовало Отчаянного. Он промолчал, и когда старший офицер пошел далее, выступая длинными шагами и поворачивая по сторонам голову, Митюшин усмехнулся и мысленно произнес:

"Нашел "цапель" унтерцера! Какова еще будет разделка за боцмана! Верно, вечером, когда боцман пойдет к старшему офицеру за приказаниями, оплетет он матроса и тогда "цапель" потребует", - подумал Митюшин.

Но пришел вечер, матросы отужинали, а Митюшина старший офицер не требовал.

V

Неизвестность тревожила Митюшина. Ему хотелось с кем-нибудь поделиться сомнениями и услышать слово одобрения.

И он в тот же вечер рассказал о своем столкновении с боцманом рулевому Чижову. Он был аккуратный, исправный и обходительный человек. Себя он не "оказывал", как говорил Митюшин, так как Чижов больше отмалчивался при щекотливых словах Отчаянного на баке или уходил. Но, казалось, понимал его и как-то с глазу на глаз одобрил его слова насчет "закона", хотя и умел в то же время ладить с боцманом Ждановым.

Рассказ Митюшина не вызвал сочувствия в Чижове.

Он покачал белобрысой головой, словно бы сокрушенно, и, оглянувшись вокруг лукавыми раскосыми глазами, тихо проговорил:

- Твое дело дрянь, Митюшин... Крышка!

- Будто? - недоверчиво спросил Митюшин.

- Очень даже просто. Напрасно ты оконфузил боцмана. И безо всякого права. Ведь с тобой он обращался по-благородному?

- Положим...

- В физиономию не заезжал? Боцманских слов не загибал?

- Смел бы?

- Он только почтения требовал... Так чего было с им хорохориться?.. И довел до злобы... Зачем ты связался с боцманом и отчекрыжил, какой он такой... По какому твоему форцу? Зачем беду накликал? - сентенциозно, не одобряя поступка Митюшина, прибавил Чижов.

- Зачем? - переспросил Отчаянный.

В его насмешливом голосе звучала грустная нотка разочарования в человеке, на которого надеялся.

- То-то зря... Форц хотел показать боцману.... себя потешить? Ну и потешился, а какой прок? Боцмана не обанкрутил, а себя зря обвиноватил. Небось, боцман с рассудком... Он во всей форме "обуродует" тебя по начальству... Ответь-ка насчет бунта!.. Вроде быдто бунт и окажет...

- И отвечу! - возбужденно промолвил Отчаянный.

- Ответишь? Отдадут тебя под суд и в штрафные - это как бог!

- Пусть! - раздраженно, возмущаясь Чижовым, ответил Митюшин.

- Пусть не пусть, а из-за фанаберии отдуешься... Насчет закона горячиться... Права, мол, имеешь? Тебе покажут права... И тебя же люди дураком назовут... Не суйся, мол, в чужую глотку... Мог бы за башковатость и старание в унтерцеры выйти... Ладил бы с начальством и жил бы по-хорошему, с опаской. А теперь за твое мечтание - крышка... Старший офицер строгий, не простит, - потому неповиновение. За это не прощают, не думай. И как пойдет опрос, дознаются, что ты насчет закона да про всякое начальство баламутил из-за своего языка... Не стеснялся своего звания... Вовсе, как дурак, втемяшился... А жил бы да жил, Митюшин, как прочие люди, если бы боцмана не оконфузил...

Отчаянный молчал, словно бы не находил слов, и, казалось, был подавлен.

И Чижов, подумавший, что Отчаянный струсил, прибавил:

- Одна есть загвоздка. Избавился бы от беды...

- Какая?

- Повинись перед боцманом. Тоже и ему не лестно, как в суде его обскажут... Пожалуй, простит... А тебе что?

Отчаянный серьезно ответил:

- Ай да ловко уважил! Спасибо, приятель!

- За что?.. Куда ты гнешь?

- Вполне открылся, какой ты есть, с потрохами!

- Видно, не нравится, что обо всем полагаю с рассудком?

- Даже с большим рассудком - обессудил меня дураком...

- Не лезь на рожон. Не полагай о себе... Помни, что" матрос.

- А поклонись я боцману и выйди в унтерцеры да беззаконно чисти твою лукавую рожу, так поумнею? Обскажи-ка! - с презрительной насмешкой промолвил маленький матрос.