Роман Ключник - ТЕРРОР ПОСЛЕ 1917. СУПЕРТЕРРОР. СОПРОТИВЛЕНИЕ. Том 6.

Даже «бывалые» большевики ежились от её радикализма, хотя и понимали всю полезность её деятельности, — молодежь «заглатывала» эту тему на «ура». Политику растления и порока Коллонтай преподносила под «соусом» — прикрытием рассуждений о духовной свободе, о новой морали. В своей брошюре «Революция и молодежь» она опубликовала «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», суть которых кратко можно выразить так — не должно быть никакой ревности, сменяемость половых партнеров — это нормальная вещь, секс должен быть по-пролетарски жестким, животным и без всякой там романтики: «В любовных отношениях не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специально-полового завоевания», то есть, — всё предельно просто и быстро: увидел — захотел — «поимел» — и удовлетворенный пошел дальше.

Благодаря Коллонтай и всем захватчикам России мораль и нравственность в рабочей, солдатской и молодежной среде были отброшены до пещерного уровня. То, на что обратил внимание Ф. Ницше: все постепенные многовековые цивилизационные накопления человечества, прогресс человечества в морали и нравственности — правильные наслоения сознания в бессознательном: комплексы стыда, срама, морали и нравственности, понятия «правильно» и «неправильно», добра и зла, нравственности и порока — всё это захватчики России попытались уничтожить в кратчайшие сроки.

Знаменитый фантаст Герберт Уэллс, приехавший посмотреть — как в захваченной России фантастика и фантазия Коммунизма реализуется в жизни, вероятнее всего, почувствовал себя бездарностью, «отстоем», увидев — чего нафантазировали реально Ленин, Коллонтай и прочие ленинцы, — это была запредельная фантасмагория. Г. Уэллс наблюдал на улицах советских городов расхаживающих в совершенно голом виде молодых мужчин с кумачовыми лентами через плечо, на которых был написан лозунг: «Долой стыд!», и пристающих «с любовью» к попавшимся на улице женщинам, которые рисковали быть обозванными гневно «контрой» в случае возмущения и отказа. Вовсю развернуться этому коммунистическому «прогрессу» не давали лютая зима и слякотные осень и весна. Этот ленинский либерально-демократический «прогресс» Уэллс назвал почему-то «распущенностью» и с ужасом наблюдал, как воодушевленные молодые люди с красными бантами создавали по всей России «прогрессивные» кружки для раскрепощения, пропаганды свободной любви и удовлетворения революционной похоти под лозунгами «Долой стыд! Долой невинность!» В общем, — по сравнению с ленинцами, — европейские и американские хиппи 60-х «отдыхали» и плелись в хвосте западного «прогресса» даже пребывая в наркотическом угаре.

В этих коммунистических кружках «свободы» велись «глубокомысленные» «культурные» дискуссии, например: «Ты е...я по Коллонтай или по Семашко?» — что означало: ты е...я со многими одновременно или со многими поочередно?! Современные столичные наркоманы и клубные тусовщики и тусовщицы со своим случайным «траханием» на такие продвинутые дискуссии не способны, сексуальный «прогресс» у современных либерал-демократов упал сегодня до постыдного уровня. Анфиса под подлой маской «Чехова» — просто устаревший манекен, «отстой». «Достойный» уровень пошлости и разврата сегодня еле-еле поддерживает «Комеди клаб».

Теорию «пролетарского секса» Коллонтай постарался «творчески» углубить ленинец Арон Залкинд, который утверждал, что когда в рабочем общежитии все друг с другом «перетрахаются», то это будет «способствовать росту коллективных чувств, классовой организованности. (и т.п.)». Согласно этим «научным» рекомендациям захватчики в некоторых городах взяли организацию «процесса» в свои руки. «Во Владимире издали приказ, что девушки с 18 лет обязаны отдаваться по разнарядке, наподобие «всеобщей трудовой повинности», создали специальное бюро, где все женщины должны были зарегистрироваться», — отметил в своём исследовании В. Шамбаров.

Саратовский губернский Совет народных комиссаров под влиянием Коллонтай «спрогрессировал» дальше всех — издал самый прогрессивный декрет «Об отмене частного владения женщинами», который указывал: с 1 февраля 1918 года упраздняется право постоянной собственности на женщин в возрасте от 17 до 30 лет. Все эти женщины, без их согласия, освобождались от проклятых устаревших уз брака и ответственности перед мужем и семьёй. Но одновременно с этим освобожденные женщины становятся достоянием трудового народа, вернее — «трудовых» мужчин. Что это значило? — Что каждый пролетарий, матрос или солдат, доказавший свою классовую принадлежность, мог «пользоваться» понравившейся ему женщиной согласно большевистской норме: не больше четырех раз в неделю и не дольше 3-х часов каждый раз. А чтобы бывшего мужа не давили старые пережитки ревности к любимой женщине, этот декрет делал ему льготу — внеочередное пользование своей освобожденной супругой раз в день. Можно с ужасом представить — каково было местным красавицам, к которым стояла постоянная очередь желающих по три часа.

Понятно, что больше всего «счастья» досталось ухоженным барышням из буржуев, аристократии и прочей интеллигентщины и мещанщины, в общем — потенциальной «контре», которая явно отличалась от привычных прачек и ткачих. С этими интеллигентками не церемонились. Можно представить это либеральное, демократическое освобождение молодой женщины — если очередь на неё состояла из нескольких пролетариев, матросов и солдат. Понятно, что в этих условиях «свободы» и «прогресса» монашки попадали под коммунистическое изнасилование принципиально.

Свобода для освобожденной в России женщины по-ленински, по-коммунистически уже через три месяца выглядела, мягко говоря, более чем странно — безработица, голод и холод, еженедельно вваливаются под любым предлогом вооруженные рабочие и солдаты — и откровенно грабят, более того — без спроса могли каждый день изнасиловать на улице или дома. Не говоря уже о покорителях — приезжих комиссарах, которые просто и принципиально насиловали на правах победителей русских красавиц-«синеглазок», — о чем с упоением рассказывал один из этих ублюдков, коммунист-еврей Багрицкий в поэме «Февраль» (о феврале 1918 г.):

...Я ввалился,

Не стянув сапог, не сняв кобуры,

Не расстегивая гимнастёрки.

...Я беру тебя как мщенье миру,

Из которого не мог я выйти!..

Кроме жесткого группового солдатского или пролетарского без всякой романтики секса мы наблюдаем ещё со стороны захватчиков принципиальное жесткое комиссарское изнасилование.

Обращаю внимание — все вышеописанное происходило не тысячи лет тому назад, в далеких варварских временах, а — в 20-м веке, ещё и сто лет не прошло с тех очень близких трагических времен; это тем, «у кого не укладывается в голове», о самой культурной и цивилизованной богоизбранной нации, и о возможности повтора.