Константин Станюкович - Страдалец

- Брюшко отрастили изрядное...

- Брюшко - это что!.. А я, батюшка, водку ныне могу душить в невероятном количестве, могу до одури играть в винт и по целым неделям ничего не читать... По именинам езжу, в видах развлечения... Уж такое здесь сонное царство... Все вокруг располагает к мирному прозябанию... Да и чего кипятиться-то, как подумаешь?

В эту минуту в кабинет, где мы болтали с Петровским, вошла Варвара Николаевна.

- А что же твой Рудницкий? Видно, не будет? - резко оборвал разговор Петровский, взглядывая на часы.

- Еще трех часов нет.

- Вот, батюшка, - обратился он ко мне, указывая движением головы на жену, - неисправимая идеалистка... Ее никакая провинция не берет... Если б не она, так я бы давно совсем оскотинился. Во все еще верит... Даже в невинность Рудницкого верит... Сегодня целое утро приставала ко мне, чтобы я дал ему место, и расписывала своего протеже.

- И что же, убедила вас Варвара Николаевна?

- Ну, убедить-то не убедила...

- Подожди, ты скоро убедишься, что он невинен...

- На это не надейся... Шельма изрядная твой Рудницкий, а место ему я, пожалуй, и дам. Все ж таки он умный и деловой человек... Немножко, правда, неловко как-то брать к себе такого гуся... Ну, да здесь мы неразборчивы... И не таких гусей принимают... Денег у него на руках не будет - следовательно опасности нет! - прибавил, смеясь, Петровский.

- Ах, Алеша, как тебе не стыдно так говорить!

- Еще стыднее, Варя, обокрасть банк. Ну, ну, не буду! - шутливо заметил Петровский и прибавил: - пойдемте-ка лучше - выпьем по рюмке!

Уж мы с хозяином, в ожидании гостя, выпили по две, и уж сама Варвара Николаевна начинала беспокоиться, что нет Рудницкого, как ровно за пять минут до трех он появился на пороге гостиной.

Он приостановился на минуту, озирая присутствующих, и мягкой, неспешной походкой направился к хозяйке, распространяя вокруг себя тонкую душистую струйку.

- Надеюсь, я не провинился, не опоздал? - заговорил он и как-то особенно почтительно и ласково пожал руку хозяйке, затем поздоровался с Петровским и поклонился мне.

Нас назвали друг другу, и мы обменялись рукопожатиями.

Вслед за тем мы пошли обедать, и я не без любопытства продолжал рассматривать этого знаменитого "бубнового туза{398} на покое".

Он держал себя просто и скромно, с тактом видавшего свет человека, и производил сегодня впечатление добродушного, смирного, тихого старика. Приветливая улыбка сияла на его умном, спокойном лице с глубокими бороздами, свидетельствовавшими о пережитых бурях, и маленькие серые глазки глядели сквозь очки ласково и мягко. В его манерах, в выражении лица проглядывало спокойное смирение человека, познавшего тщету жизни и с философским достоинством глядящего на мир божий.

Вначале он говорил мало, очевидно, избегая занимать собою общество, и обращался преимущественно к Варваре Николаевне. Когда словоохотливый хозяин овладевал разговором, Рудницкий слушал внимательно. Склонив чуть-чуть набок голову, он тихо покачивал ею в знак одобрения и первый смеялся его остротам.

Петровский то и дело подливал нам вина, не забывая, конечно, и себя. Рудницкий был воздержан, пил мало, ссылаясь на слабое свое здоровье, но несколько рюмок вина сделали его к концу обеда разговорчивее. В его разговоре сразу сказывался умный, бывалый человек, знающий свет и людей. Говорил он недурно, мягким, тихо льющимся голоском. Замечания его были подчас метки и остроумны. Он как-то ловко и незаметно попадал в тон собеседника и очень тонко льстил слегка подвыпившему хозяину. Петровский видимо добродушнее и ласковее относился к Рудницкому после обеда, и Варвара Николаевна торжествовала.

Когда Петровский с Рудницким заговорили о чем-то, Варвара Николаевна шепнула мне:

- Ну, что... понравился он вам?

- Ловкая шельма! - чуть слышно прошептал я в ответ.

Она с немым укором взглянула на меня. Я в эту минуту посмотрел на Рудницкого и поймал его пытливый, зоркий взгляд, устремленный на нас. В этом взгляде не было и следа добродушия. Холодный, стальной, он точно пронизывал.

Рудницкий тотчас же отвел глаза и продолжал с хозяином беседу вполголоса.

К концу вечера Петровский совсем был очарован Рудницким и, отведя меня в сторону, промолвил:

- А ведь, кажется, старик лучше, чем я думал...

- Понравился? - улыбнулся я.

- В нем больше добродушия, чем я предполагал... И умница... Что ж, в самом деле, на него нападать... Ну, случился с ним грех, он пострадал за него... Что там ни говорите, а жаль старика... Укатали сивку крутые горки!

- Едва ли... Пустите-ка этакого козла в огород - он вам покажет!

- Да вы что ж это?.. А еще гуманный человек! Не верите, что ли, в возможность раскаяния?

- Верю, милейший Алексей Петрович. Но только кающиеся люди не драпируются в мантию непонятых страдальцев и не плачут крокодиловыми слезами.

- А черт его знает... Быть может, он и в самом деле не так виноват!..

Я только засмеялся в ответ.

IV

Поздним вечером мы вышли с Рудницким от Петровских. Узнав, что я пойду в гостиницу пешком, Рудницкий предложил идти вместе.

- Что за чудный вечер! - заговорил мой спутник после нескольких минут молчания. - Теплынь, тишина! Невольно вспоминаются иные страны, иные небеса... У нас здесь такие вечера - редкость... Благодать да и только!

Он глубоко вздохнул полною грудью и поднял голову кверху.

- И как хорошо сегодня небо! - продолжал он в том же мечтательном тоне, растягивая слова. - Полюбуйтесь, как ярко светятся звездочки! Как хороша Венера!..

Я невольно вспомнил рассказ Варвары Николаевны про любовь Рудницкого к птичкам и спросил:

- Вы, верно, любите природу?

- Люблю ли я природу? - переспросил он таким тоном, будто даже сомнение в этом было обидой для его чувствительной души. - Да что ж и любить-то, как не природу, полную великих тайн... Людей, что ли? - грустно усмехнулся он, люди злы и безжалостны... Одна природа беспристрастна и на всех льет свои дары...

Этот тон в устах Рудницкого был для меня неожиданностью.

Я взглянул на него. Он шел, понурив голову, с видом человека, подавленного думами, и молчал.

- Надолго вы в наши Палестины? - спросил он наконец.

- Нет... Через три дня уеду.

- В Россию?

- Да, в Петербург...

- Завидую вам! - проговорил он. - Невеселы наши Палестины. Не дай бог никому попасть сюда... Люди здесь грубые, некультурные... Духовные интересы для них непонятны... Здесь пьют, играют в карты и сплетничают... Человеку с высшими потребностями, привыкшему к иной жизни, к иным нравам, тяжело... Верите ли, не с кем иногда перемолвиться словом... Вот только и отдыхаешь душой у Петровских да еще в одном семействе. Славные они оба, эти Петровские... Вы давно с ними знакомы? - прибавил Рудницкий.

- Давно...

- Как они оба еще сохранили свежесть души! - восторженно проговорил мой спутник, - особенно эта милая Варвара Николаевна!.. Женщины, впрочем, вообще лучше нашего брата, - вставил Рудницкий. - Не будь здесь этих двух семей пришлось бы разучиться говорить... Купцы - народ невозможный... Чиновничество... тоже не особенно симпатично, да и многие сторонятся от людей в моем положении... Развлечений порядочных никаких... Отвратительный город, отвратительная страна! - угрюмо закончил Рудницкий.