Константин Станюкович - В тропиках

Старший офицер, высокий, длинный и худощавый человек, лет около сорока, с серьезным и флегматическим на вид лицом, поднялся одновременно с командой и давно уже бродит по корвету, не спеша ступая своими длинными ногами, и появляется то тут, то там, зорко и молчаливо наблюдая за чисткой и уборкой судна, отдавая приказания боцману о дневных работах или подшкиперу насчет починки старых парусов и старого такелажа.

По званию своему старшего офицера, помощник и правая рука капитана, он несет свою трудную, полную постоянных забот, службу с каким-то суровым спокойствием рыцаря долга, никогда не жалуясь, не кипятясь без толку, всегда молчаливый и лаконический. Педант, как почти все старшие офицеры, самолюбивый и до крайности щепетильный во всем, что касалось корвета, он заботился о нем, о его чистоте, порядке и великолепии, словно мать о ребенке. Он серьезно сокрушался, если на "Соколе" ставили или крепили паруса секундами двумя-тремя позже, чем на другом военном судне, словом - ему хотелось, чтобы "Сокол" во всем был первым. Он был требователен по службе и настойчив, но не "скрипел", как говорят матросы про начальников, любящих донимать простого человека "жалкими" словами, и матросы, звавшие старшего офицера между собой "журавлем", находили, что он, хоть и любит строгость, но ничего себе, "справедливый журавль" и зря человека не обидит. Однако побаивались его - такой уж серьезный и внушительный вид был у Степана Степановича, несмотря на то, что он никогда не прибегал к телесным наказаниям и редко, очень редко дрался.

Уже восьмой час. Корвет совсем прибран. Старший офицер обошел его, заглянув во все закоулки, и все нашел в полном порядке. Все сияло блеском и чистотой. Даже бык, последний из четырех быков, взятых в Порто-Гранде, стоял в своем стойле вычищенный, с лоснящейся шерстью, и спокойно жевал сено, не ожидая, конечно, что на днях его убьют. Клетки с курами и утками и самодельный хлев, в котором хрюкали две свиньи, - все это будущие жертвы для капитанского и кают-компанейского стола, - были заботливо убраны, и живущие в них даже обкачены, по матросскому усердию, водой. Не мешает, мол, и им помыться! Только на юте Степан Степанович слегка нахмурился, заметив на безукоризненно белой палубе маленькое, едва заметное пятнышко, и, подозвав ютового унтер-офицера, проговорил, указывая на пятно своим длинным и костлявым пальцем:

- Это что?

- Пятно, ваше благородие, - отвечал сконфуженно унтер-офицер, - не отходит.

- Выскоблить. Должно отойти! - заметил старший офицер и поднялся на мостик.

Матросы, уже переодетые в чистые рубахи, толпятся на баке у кадки с водой - этом главном центре матросского клуба - и, в ожидании подъема флага и начала разных дневных работ и учений, следующих по расписанию, оживленно беседуют между собой. Нередко слышится смех. Лица у всех довольные и веселые. Видно, что люди не забиты и не загнаны.

- И долго нам так плыть, братцы, по-хорошему, как у Христа за пазухой? - спрашивал низенький белокурый молодой матросик, с большими серыми глазами на необыкновенно добродушном и симпатичном лице, свежем и румяном, усеянном веснушками, - в первый раз, прямо от сохи, попавший в "дальнюю", как называют матросы кругосветные плавания.

- А ты как об этом полагаешь? Небось, хорошо так-то плавать? Да только шалишь, брат. Таких благодатных местов у господа немного! - заметил кто-то в ответ.

- Ден двадцать! - авторитетно заговорил "Егорыч", плотный и приземистый пожилой баковой, лихой матрос с медной серьгой в ухе, пользовавшийся общим уважением команды, обращаясь к "первогодку" и своему земляку, которому покровительствовал.

И, сделав несколько затяжек из своей маленькой трубочки, продолжал:

- А там, братец ты мой, спустимся совсем книзу, а оттеда, значит, повернем в Индейский окиян. Ну, там... известно, другое дело. Там настояще узнаешь, каково матросское звание и каков есть окиян. Не приведи бог какие там "штурмы" бывают! - прибавил Егорыч, ходивший уже во второй раз в дальнее плавание.

- Страшно? - с наивным простодушием спросил молодой матросик.

- Всего увидишь. А что страшно, так не надо бояться, и не будет страшно. Бойся не бойся, а все равно никуда не уйдешь с "конверта". Кругом вода! - промолвил Егорыч с улыбкой, указывая своей шершавой, просмоленной жилистой рукой на океан.

- Ддда, отсюда не убежишь, брат! - рассмеялся один из присутствующих.

- К акулам разве... Живо сожрет, подлая... Даве утром шнырила, шельма, около борта... Страсть какая большая.

- А ходили мы тогда, братцы, - продолжал Егорыч, обращаясь ко всем, на клипере "Голубчике", слыхали про "Голубчика"? Так как зашли мы в Индейский окиян, этак ден через пять, нас прихватила штурма, а опосля ураган, и думали: всем нам шабаш, придется господу богу отдавать душу... Уж чистые рубахи собирались одевать, чтобы на тот свет, значит, как следовает явиться. Однако господь вызволил... Один только марсовой утонул - царство ему небесное! Ну, да и капитан был у нас отчаянный - может, слыхали Алексея Алексеевича Ящурова, в адмиралы теперь вышел? Форменный, прямо сказать, был капитан. И дело свое знал и с матросом был добер на редкость, вроде нашего командира. Одно слово - душевный человек... Видно, господь нас тогда пожалел за евойную доброту к матросам... А то совсем собрались было тонуть, братцы... Даже и капитан наш, уж на что бесстрашный, и тот призадумался...

Егорыч замолчал и, выбив золу из трубки, сунул ее в карман штанов и хотел уходить, как несколько голосов остановили его:

- Да ты куда, Егорыч?.. Ты сказывай, как, мол, вы штурмовали...

- Объясни толком, как это вас бог спас, а то раззадорил только.

Но особенно, по-видимому, был заинтересован молодой матросик. Взволнованным голосом, в котором слышались молящие нотки, он проговорил:

- Нет уж, уважь, Егорыч... Расскажи...

- Да что рассказывать-то? Известно, всего в море бывает... На то и матросы, - промолвил, как бы не желая рассказывать, Егорыч.

Однако остался и, откашлявшись, начал рассказ.

Все притихли.

II

- Шли этто мы в те поры на "Голубчике" с мыса Надежного* на Яву остров, там город такой есть, Батавия, и с первых же ден, как вышли мы с мыса, стало, братцы мои, свежеть, и что дальше, то больше... Ну, мы, как следовает, марсели в четыре рифа, дуем себе с попутным ветром... "Голубчик" был крепкий... Поскрипывает только, бежит себе с горы на гору да раскачивается... Люки, известно дело, задраены наглухо... Ничего себе, улепетываем от волны... А волна, прямо сказать, была здоровая. Как взглянешь назад, так и кажется, что вот и захлестнет совсем сзади эта самая водяная гора. Спервоначала было страшно, однако вскорости привыкли, потому как эта гора стеной за кормой станет, в тот же секунд уж "Голубчик" по другой волне ровно летит в пропасть, и корма, значит, опять на горе, а нос взроет воду, так что бушприт весь уйдет, и снова - ай-да! - так и взлетит на горку... Ловок он был, клиперок-то наш, так и прыгал... Ну, известно, на баке не стой, того и гляди смоет... Стоим на вахте и все к середке жмемся...