Владимир Хотиненко - Новые русские бесы

В. ХОТИНЕНКО: Не сгущай краски.

К. ЛАРИНА: Я не сгущаю краски. Но мне кажется, это очень важно. Потому что сегодня мы начали так говорить о произведениях литературных, о спектаклях, о фильмах. Мы начали в первую голову оценивать степень его патриотичности.

В. ХОТИНЕНКО: Ксюшенька, ты точно сгущаешь краски.

К. ЛАРИНА: Моя такая задача.

В. ХОТИНЕНКО: Сгущать краски.

К. ЛАРИНА: А Хотиненко вообще снял «Патриотическую комедию», что кощунственно. Эти вещи несочетаемые.

В. ХОТИНЕНКО: Поэтому название такое дал, чтобы было парадоксальное отношение. Но раз твое дело сгущать краски, то может быть наше – разбавлять чуть-чуть. Поэтому я по-прежнему буду считать, что это сгущение краски. Но ты задала вопрос, в каком случае прибегают к этому инструменту – патриотизму. Всегда ли это сознательно? Во-первых, это не всегда осознанный процесс. Иногда он вызревает внутри, иногда причины совсем другие. Иногда – как политический инструмент. Но часто это как такая инъекция. Может быть, даже лечебная, может быть, противодействующая чему-то. Потому что мы все-таки довольно долго прожили в такой атмосфере уничижения собственного, что мы уже никто, и уже и Африка, и Гватемала и везде на 158-м месте. И патриотизм – это инъекция. Одна из версий моих. Как инъекция от уничижительности крайней.

К. ЛАРИНА: А что она меняет, эта инъекция?

В. ХОТИНЕНКО: Состояние духа, настроение меняет. Хотя бы так. Если человека простого бомбить, бомбить, он немножко притухнет. А если его поощрить, чего-то сделать хорошее, то он вспыхнет. Это одна из гипотез, одна из версий и одна из возможных причин. И еще раз подчеркиваю. Это не всегда, с моей точки зрения у Виктора может быть другая, но очень часто это чувство и вызревающее изнутри. Не все можно проманипулировать.

К. ЛАРИНА: Я думаю, я надеюсь, что Виктор по-другому к этому относится. Поскольку, в конце концов, от имени великих патриотов Виктора вообще отлучили от профессии в свое время. Именно на знамени патриотизма все были эти слова произнесены.

В. ЕРОФЕЕВ: Да, у меня есть такая репутация как бы, что я не патриот.

К. ЛАРИНА: У нас, к сожалению, эти две вещи не сходятся. У нас была программа на эту тему, либерализм и патриотизм две вещи несовместные почему-то в России.

В. ЕРОФЕЕВ: Я бы не стал себя называть либералом. Я вообще считаю, что русский писатель это русский писатель. В нем есть все, там плавают самые разные идеологические льдинки и льдины. И сказать, что просто такой писатель – либерал, это то же самое, как сказать, что писатель патриот, или католический писатель, или православный.

В. ХОТИНЕНКО: А Пушкин либералом был или нет?

В. ЕРОФЕЕВ: Я думаю, Пушкин был Пушкиным. И все. У него были и такие стихи, а когда надо было написать против варшавского восстания, он написал патриотические стихи, довольно, кстати, нескладные. И может быть, единственный раз в жизни. Но дело в том, что есть несколько поводов, почему сейчас стала муссироваться эта тема патриотическая. Во-первых, действительно, и тут Володя абсолютно прав, что в 90-х годах как-то мы все немножко осели. Были вроде в империи то ли солнца, то ли зла.

К. ЛАРИНА: Благодаря вам. И вам, в том числе Виктор Владимирович.

В. ЕРОФЕЕВ: Да, и, кстати говоря, империя все-таки была империя. Поэтому мы тоже тут, мы сейчас про патриотизм, а потом, может быть, и про империю. Вот получается так, что действительно нужно было сказать о том, что мы не лыком шиты, и все это правильно. Но грань государственная очень узкая, когда от патриотизма до национализма остается не только один шаг, а один сантиметр или миллиметр. И действительно используется этот инструмент, можно достаточно далеко пойти. Ведь идея того, что если, например, сказать, допустим, что развал Советского Союза – это геополитическая катастрофа, то тогда естественно по всему периметру границ возникает недоумение – а как же мы? Мы-то что же, обломки тогда внешней катастрофы? А значит, напряжение. А значит, на это напряжение надо отвечать какими-то, назовем – летаргическими формулами. И тогда надо говорить о том, что мы действительно патриоты, у нас свои позиции. Мы другие, мы не похожи на других. И начинает развиваться не то что мы часть мировой цивилизации, не то что нам близки Лондон и Париж, а нет – мы здесь, мы сами. И в этом тоже не было бы ничего плохого, если следующий шаг то, что нам тогда и надо посмотреть на свою историю, на свою географию. И нам не годится ни то, ни другое, ни демократизм, ни либерализм, а годится нам, чтобы вы служили государству. И вот это служение государству начинает называться патриотизмом. И вот тут-то та самая собака и зарыта. Если ты служишь государству и ты патриот, то тогда государство опять наступает на те же грабли и потом опять найдется следующий Ерофеев, который напишет поминки по великодержавной литературе. Мне кажется, что не хватает стратегических мозгов нашей стране. Есть творческие, есть народные мозги. А вот стратегических и политических нет. Ну как же можно так было взять и испортить со всеми соседями отношения?. Просто на пустом месте. Еще три года назад все было нормально, а теперь – национальная идея. Национальная идея состоит в том, что мы, русские, умеем общаться. Наше общение, вот мы сейчас что делаем в студии – исполняем национальную идею. Общаемся. У нас разные мнения, мы вырабатываем их. Что-то откладывается в творчество, что-то уходит в эфир и не возвращается. Где-то мы замечаем, что наш, допустим, коллега прав, где-то не прав. Например, совсем недавно у меня на радио «Свобода» был какой-то спор, сидел американец. Сказал: да у нас такое невозможно. Все бы обиделись, оскорбились и вообще никогда больше не встретились. То, что мы способны спорить, понимать – это наша очень хорошая национальная черта. Часть нашей идеи. Но мы-то вместо этого считаем, что если спорить, то надо разделять тогда людей. И мы – это уже другое, это не те мы, которые проводят эту национальную идею, а те, которые говорят: служите государству. А почему надо служить государству? А потому что государство начинает от нас все больше и больше чего-то скрывать и что-то от нас прятать. И мы живем какой-то той самой неопределенностью в таком неопределенном пузыре. Когда я, например, не знаю, что произойдет через три месяца, хотя везде объявлены демократия, свобода и равенство.

В. ХОТИНЕНКО: Меня тревожит только одно во всем, что вы сказали. Опять же мы…

В. ЕРОФЕЕВ: Почему на вы?

В. ХОТИНЕНКО: Потому что я к тебе и к Ксении обращаюсь. Нет, именно поэтому, что к вам обоим. Сейчас опять вы нарисовали картину такую мимоходом, что мы со всеми поссорились, и получается опять та же самая история. Что мы живем в неком идеальном мире, где кругом все хорошие, а мы такие плохие, что со всеми поссорились. Но ведь это по меньшей мере наивно. Вот мы такие. Значит, мы опять пришли к выводу, что мы опять плохие, и мы со всеми поссорились. Хотя думаю, картина мира чуть-чуть сложнее.