Владимир Хотиненко - Новые русские бесы

Катаев: Вы только что были в жюри фестиваля «Движение» в Омске, фестиваль дебютантов, молодых режиссеров. Обычно молодые авторы, характерно молодым людям снимать радикальное, смелое кино, может, даже немножко оппозиционное. У меня в связи с этим два вопроса. Первый – показалось ли вам, что это так? Второй вопрос – сейчас, например, с телевидения государственного раздается критика режиссеров, в том числе театральных – Серебрянникова Кирилла, Константина Богомолова, ругают, что как можно очернять классику, как можно ставить такие радикальные постановки, не место им в нашем российском театре, не место им в российском кино. Как вы относитесь к молодым авторам, к смелым авторам, к радикальным авторам?

Хотиненко: Я хорошо отношусь к молодым, смелым, радикальным. Я хотел как раз сказать, вы чуть опередили, но в том же направлении. Там был фильм, которому мы дали фильм за режиссуру как бы документальный, называется «Русские гонки». Там главный герой был батюшка, который участвует в этих собачьих гонках. Вот так снять – это можно.

Монгайт: Простите, собачьи гонки на упряжках что ли?

Тыркин: Да.

Хотиненко: И более того, он отвечает на вопрос совсем даже не прихожан, он присутствует в атмосфере мужской сугубо, где брать, где они обсуждают скабрезные вещи. Задают ему вопросы: как же, батюшка, вам нельзя испытывать азартные чувства, как же вы участвуете, вам все равно соревноваться приходится. На что он смиренно отвечает: «Я стараюсь, конечно. А что так просто ехать-то? Так просто неинтересно ехать. И потом, если бы я не стремился победить, я приехал бы позже и крест не поставил, у меня бы времени не хватило». Он дает ответ этим людям, которые невоцерквленные совершенно, и он среди них существует. Это такой образец очень современного существования такого человека, когда батюшка в современном мире.

Катаев: Как нельзя.

Хотиненко: Как раз, как можно… Радикальное тут только одно, что это документальный фильм, они снимали в тех условиях, когда те соревновались, проезжая тысячи километров. В этом смысле радикально, что они проживали эту жизнь.

Катаев: А что делать с атакой на режиссеров? Как вы вообще к этому относитесь.

Хотиненко: Во-первых, я отношусь положительно к высказыванию и такой точке зрения, и другой. Скажем, у меня достаточно приятельские отношения с Серебрянниковым, у меня достаточно приятельские отношения со всеми из перечисленных вами людей. Я с ними общаюсь совершенно хорошо, спокойно, без всякой позы. Даже странно, что я об этом говорю. Я спокойно отношусь к разным точкам зрения, и есть люди, которые считают, что они делают что-то неправильно. Ведь суть либерализма – это свобода высказывания.

Катаев: Одно дело высказывать, другое дело – запрещать.

Хотиненко: Я еще не знаю, чтобы Серебрянникову что-то запретили. И вообще, может, были попытки запретить, но даже самые такие спектакли Богомолова, которые, казалось, завтра запретят, и он уходит из театра, их не запрещают, они идут. Я не знаю случая, чтобы что-то запретили. Вообще я против запрета, но в современном мире это все сложно с этими запретами. В современном мире сложно говорить о цензуре, когда есть интернет, почти смешно.

Катаев: Который тоже пытаются закрыть.

Хотиненко: Гипотетически пытаются. Может, скоро конец света будет, что мы заслужили вполне. Мы говорим о гипотетических вещах, вот когда запретят вдруг, не дай Бог, мы тогда встретимся и будем говорить об этом, что нельзя, потому что все есть зло, как Парацельс сказал, точнее не скажешь. Интернет – это современная данность, я сам пользуюсь, уже не знаю, как без него обходиться, хотя одновременно же я чувствую и опасность. Я – подчеркиваю, вы можете со мной быть не согласны.

Тыркин: Так ее все чувствуют в Америке и где угодно, только не все пытаются прикрыть. Вот, в чем вопрос.

Хотиненко: И я понимаю, что с этим ничего не поделаешь, это логика современного мира. Поэтому я ни разу не выступал за закрытие того или чего-то, потому что я думаю, это может быть губительная логика, вдруг меня осенило… мы недавно с женой были в Риме, а меня постоянно осеняет в Риме. Я серьезно, это почти шутка, но это так. И вдруг я понял, что такое Ставрогин, наверное, вы знаете, я сейчас заканчиваю работу над «Бесами». И вдруг я понял, почему писали серьезные исследователи, что Ставрогина нет, он сложный, его практически в романе нет, потому что Ставрогин – это человек-идея. И я совершенно определенно понял, что Ставрогин – человек-идея, потому что он до всего доходит до края во всем, как пишет сам Федор Михайлович, как видно по поступкам. Современная цивилизация – это абсолютно Ставрогин, это абсолютная идея во всем дойти до края. К чему это приведет – к петле как у Ставрогина или, может, нам откроются другие горизонты, я не знаю, но это точно, я вдруг совершенно ясно понял, что это идея ставрогинская, во всем дойти до края, во всех направлениях дойти до края.

Это я для себя понял определенно, и мне вдруг стало легко и свободно…

2014 г.