Владимир Хотиненко - Новые русские бесы

К. ЛАРИНА: Нужны такие программы? Я хочу понять. Почему сегодня возникла эта необходимость?

В. ХОТИНЕНКО: Это, прежде всего, может быть обозначение интереса, это не результат. За некоторые прошлые годы это было потеряно, этому не уделялось внимание. А мы же кричим: «А что, если не это»? Вот давайте зададимся этим вопросом. Мы просто вообще этим не занимаемся, и это отдаем на откуп случая.

К. ЛАРИНА: Кому? Вот Алексей говорит, что кому-то отдаем.

В. ХОТИНЕНКО: Может быть, это просто повод для дискуссии. Вот в такой форме, да бог с ним. Важно, чтобы это вылилось в какой-то результат толковый, а его в три секунды не сформулируешь. Потому что нужно знать, что это такое, от чего я испытываю это чувство.

К. ЛАРИНА: Что такое чувство патриотизма?

В. ХОТИНЕНКО: Вообще, это любовь к родине. Ничего такого сложного нет.

К. ЛАРИНА: В чем она выражается?

В. ХОТИНЕНКО: Я не имею в виду, чтобы тебе материальное дали…

К. ЛАРИНА: Любовь – бескорыстное чувство, оно включает в себя и горечь, и стыд, и разочарование, жалость, сострадание. Разве нет?

В. ХОТИНЕНКО: На самом деле, чтобы была такая протяженность. Ведь можно любить и за историю, и за литературу. Я сейчас упрощаю, но в пределах разумного. У меня был случай, коротко расскажу. Я возвращался еще из той неразделенной Германии, цивилизованной, рафинированной, на съемки, «Рой» снимать, в тайгу. Я долго там был и соскучился по родине. Приезжаю – и прослезился. Формально это совершенно неправильно. Но я прослезился от этих каких-то плетней. Домики, чистота абсолютная, вымытые с мылом тротуары… Понимаешь, я испытал это чувство литературное, наверное. Это чувство, идущее из детства. Но я больше люблю это, вот эти домики, вот этот лес, этот заборчик покосившийся. Это неправильно, но для меня чувство вот к этому. Насадить невозможно. В этом нужно жить некоторое время, вот в чем дело. Вот так воспитать, как будто выучить какой-то язык, я думаю, что это вообще невозможно. Для этого нужна какая-то протяженность времени, чтобы у человека с детского садика это все было, накапливалось. Это выросшее чувство. Это некое зерно, которое можно посеять, и его быстренько не соберешь. Это не тот анекдот, когда вечером сажаем, утром выкапываем картошку. Почему? Потому что кушать хочется. Это ни в коем случае нельзя сделать. А все остальное – это такой тонкий, на грани мистики, процесс.

К. ЛАРИНА: Алексей.

А. ЧАДАЕВ: После художника мне придется выступить циником, но я бы хотел сказать, что видимо, в данном случае речь идет о более прагматических вещах. Речь идет о некой базовой лояльности институтам государства, об уважении к закону, о нормах поведения себя во внешнем открытом мире. Если раньше ты был представителем своей страны только тогда, когда выезжал за границу, то теперь эта граница рядом с тобой – в эпоху, когда есть Интернет, в эпоху, когда есть глобальные коммуникации, когда мир открыт. В этой ситуации занавеса нет. И в этой ситуации ты каждый день, повседневно, выступаешь представителем своей страны, своего народа, своей культуры, в общении в диалоге с представителями других стран, других народов и других культур. Раньше за тебя государство было агентом и представителем, только если ты выезжал за границу, тебя предварительно обрабатывали, объясняя, что говорить, а что не говорить. Теперь это умерло навсегда, и ты сам за себя отвечаешь в этом мире в любой момент, в любой точке пространства. Там ты все равно находишься в открытом мире, и там ты представляешь свою страну.

К. ЛАРИНА: В данном случае вы говорите о воспитании чувства гражданина в человеке? Чтобы человек понимал, что он не просто часть страны, а гражданин этой страны?

А. ЧАДАЕВ: Да. В том числе о вполне прикладных вещах. Как пользоваться демократией, как в ней участвовать, как с ней работать, как себя вести, как иметь свою точку зрения, как публично высказываться по тем или иным значимым вопросам.

К. ЛАРИНА: Спасибо… Вот что-то меня в этих разъяснениях смущает, но что не могу пока сформулировать. Может, Евгений Александрович мне поможет?

Е. ЯМБУРГ: Меня многое смущает при всем уважении к моему коллеге. Насколько я понимаю, центральная задача воспитания – это координированный рост свободы и ответственности личности. Эти вещи ищутся на путях формирования мировоззрения человека, надо ему помогать. Это ничего общего не имеет с пропагандой, потому что пропаганда – это всегда огрубленное мировоззрение, навязанное сверху, которое никогда не будет до конца искренне принято. В этом смысле, касается ли это учебников или преподавания. Я хочу сослаться на человека, которого трудно обвинить в непатриотизме, – это Хомяков. У него есть довольно потрясающие стихи. Он обращается к молодому поколению: «Не говори что то – былое, что старина – то грех отцов, а наше племя молодое не знает старых тех грехов». Дальше я пропускаю, он пишет: «За все, за всякое страданье, за всякий попранный закон, за темное отцов преданье, за тяжкий грех былых времен, за все беды родного края, пред Бога радости и сил, молитесь, плача и рыдая, чтоб он простил, чтоб он простил». Это пишет Хомяков, славянофил, который прекрасно понимал, что истинный патриотизм – это и боль за те гадости и мерзости, которые были. Стремление их преодолеть, хотя бы в следующем поколении. Я очень боюсь, что когда эти вещи пропадают, когда начинается второе пришествие государства на это поле, то все это будет умертвлено. И мы будем высчитывать по процентам, сколько мы Достоевского преподаем, а сколько западных авторов. И обвинять в непатриотизме при изучении западной литературы. Опасная это история, а главное – гибельная для содержания воспитания, прежде всего.

К. ЛАРИНА: Володя, ты согласен?

В. ХОТИНЕНКО: Я хочу сказать несколько слов в защиту пропаганды. Шучу. Но во всякой шутке есть доля шутки. Дело в том, что пропаганда была во все века, всегда была, она есть, и думаю, что в любой государственной системе элемент необходимый, как элемент массового влияния, огрубленного, да, тут под всем можно подписаться. Но просто говорить, что пропаганда… К ней можно по-всякому относиться, и она может быть тонкой, грубой, какой угодно. Но думаю, что пропаганда – это абсолютно естественный составляющий элемент устройства государства. Для меня просто нет других. Вопрос другой. Если этих элементов много-много, и само государство – это такой сложный слоеный пирог, складывающийся из культуры, пропаганды, и все это достаточно дозировано. Причем не думаю, что это человек будет дозировать, вообще, дозирует всё жизнь, по моему глубочайшему убеждению. Если где-то переизбыток чего-то поступает, природа, либо человеческое массовое сознание, либо божественное, природа этому сопротивляется, и это отторгается. Может, не через год, не через два, но все равно происходит саморегуляция этих всех структур. Поэтому и это предложение, и всякие другие предложения государственные – забота вообще-то государственная, государство должно заботиться о том, как держать это большое человеческое пространство, человеческих мнений, некой физической энергетики в каком-то порядке. Государство – это же не стихийное существование, мы же все это понимаем. Поэтому государство предпринимает иногда неумелые шаги, иногда нелепые, но так было всегда. Так было всегда.