Евгений Кутузов - Варяги. Славяне. Русские

В связи с этим напрашивается одно соображение. В 20-х гг. XVI в. белорус Николай Гуссовский сочинил поэму «Охота на зубра». Посвящена она, разумеется, охоте, но в конце автор помещает строки, отношения к охоте не имеющие:

Конечно, князья Великого княжества Литовского друг к другу нежных чувств не испытывали, но ведь никаких серьезных феодальных войн в означенное время между ними не было. Полагаю, что фраза о раздорах князей здесь носит ритуальный характер. Поэты в течение веков осуждали усобицы, и писать об этом стало считаться долгом поэтов, поэтому в «Охоте на зубра» поэт посчитал своим долгом посетовать о том, о чем сетовали его предшественники, хотя в ту эпоху серьезных причин для этого не было. Ну, а если в конце XII в. уже от Бояна шла традиция осуждения княжеской розни, то какой же уважающий себя поэт эту тему обойдет, тем более что поводы для осуждения есть, и серьезные.

Теперь перейду к анахронизмам в тексте «Слова…», которые выше уже упоминались. Один из них — «шлемы аварские». Авары появились в Европе в VI в., в 602 г. совершили большой поход против антов, в 626 г. чуть не взяли Константинополь, в последующие времена их каганат медленно приходил в упадок, пока в 808 г. не был окончательно разгромлен Карлом Великим. Но восточноевропейцев это уже не касалось. То есть от исчезновения авар до создания «Слова…» прошло почти 400 лет. Ни в одном комментарии к «Слову…» мне не встретилось объяснения, откуда в него попали «шлемы аварские». Выдвигаю свою версию: в «Слове…» использован фрагмент песни о битве с аварами, сочиненной еще в VII в. и не забытой к XII в. Сочинили песню либо в среде антов, либо в среде росомонов.

Другой анахронизм — «готские красные девы», которые «въспеша на брезе синему морю, звоня рускым златом…». Тут придется поспорить с академиком Б.А. Рыбаковым, который утверждал, что готское население в районе г. Мариуполя было известно и позже XII в., так что упоминание готских дев в поэме правомерно [153, с. 237]. Во-первых, он не указал ни одного источника, где бы говорилось о готах на северном берегу Азовского моря в те времена. Во-вторых, Северное Приазовье находилось во власти половцев, если бы там жили готы-земледельцы, их поселения были бы разграблены и уничтожены кочевниками. Для спасения от кочевников нужны крепости на берегу моря, но таковые в Приазовье неизвестны. И вообще, никто не представил археологических данных о пребывании готов возле Азовского моря в XII в. В-третьих, если допустить «готских дев» в Приазовье в конце XII в., то откуда у них русское золото?

Допустим маловероятное: какие-то готские деревенские поселения по договоренности с неким половецким ханом существовали на условиях уплаты дани продуктами земледелия. Но почему в таком случае готы мечтают об отмщении за половецкого хана Шаруканя, если половцы были их поработителями, с чуждой земледельцам кочевой культурой? И откуда создатель «Слова…» может знать, о чем поют девы готские в каких-то далеких от Руси деревнях в земле половецкой? Нет, это все-таки анахронизм. Готская держава пала в 375 г. под ударом гуннов, т. е. более чем за 800 лет до событий «Слова…», а «времена Бусовы» были еще раньше. Можно представить готских дев, поющих в V–VI вв. о славных временах готского величия, но едва ли позже. Видимо, тогда же была по какому-то случаю сложена в среде росомонов песня, которая впоследствии была переведена на славянский язык и пелась еще в конце XII в. Слушатели, да и исполнители, не понимали, что золото у готских дев не русское, а росомонское, да и готов считали какими-то родственниками половцев. Очень ограниченный круг людей того времени, знакомых с византийской культурой, кое-что знал о готах, а про Буса (Божа) и они не знали.

Еще один анахронизм — тут несколько субъективное мнение автора, но изложу и его.

Еще в школьные годы, слушая чтение поэмы на уроке литературы, я обратил внимание на следующие строки:

Художественный образ произвел впечатление. Представлялся ровный строй русских дружинников, уходящая к горизонту стена красных щитов и стоящие за этой стеной воины. Прошли годы, и я узнал, что в дружине Игоря пехоты не было. В степи в наступательной операции против кочевников пехота — бесполезная обуза.

Но когда я представлял конный строй, образ поля, перегороженного красными щитами, пропадал начисто. Во-первых, щиты слишком высоко от земли, а ограда обязательно имеет связь с землей. Во-вторых, щиты не образуют сомкнутого ряда — конники отстоят друг от друга дальше, чем пехотинцы. В-третьих, впереди щитов — конские головы.

Образ степи, перегороженной красными щитами, скорее мог родиться в сознании человека, наблюдающего пехотный строй, готовящийся отразить атаку кочевников. А это соображение уводит нас в те времена, когда в Поднепровье жили росы, которых не могли носить кони. Поэтому с кочевниками они должны были сражаться пешими. Само выражение «перегороженное поле» подразумевает оборонительный бой, а никак не наступательный. Таким образом, строки о поле, перегороженном щитами червлеными, родились еще в дославянскую эпоху, а значит, и звучали сначала не на славянском языке. Яркость образа способствовала тому, что он перешел в славянскую песню, откуда попал в «Слово…».

Еще одно веское доказательство компилятивности «Слова…» — его мозаичность. Об этом, в частности, пишет В.И. Стеллецкий. «Уже во вступлении мы наблюдаем основную особенность композиции «Слова о полку Игореве», здесь нет последовательного изложения событий, произведение состоит из слитых в единое целое строфических отрывков… Изучая пробные зачины, выдаваемые автором за бояновские, мы видим, что это сроки стихотворного склада, которые нельзя иначе оценить, как строки устной народной поэзии» [158, с. 20].

«Композиция «Слова…» прихотлива, мозаична и зависит не от дальнейшего членения его на части, а построена на ином принципе, а именно на принципе вольных строф, объединяющихся в группы или комплексы, посвященные тем или иным темам и подтемам…» [158, с. 22].

В дальнейшем анализе В.И. Стеллецкий признает, что такая структура для литературного произведения необычна, но высказывает мнение, что таковы были нормы и каноны сочинительства в XII в., но другие произведения подобного жанра до нас не дошли, поэтому композиция «Слова…» кажется такой необычной.

Это мнение, а отнюдь не факт. Версия, предложенная выше, гораздо лучше объясняет странную композицию поэмы, т. е. ее составленность как бы из отдельных отрывков и различный стихотворный размер строк поэмы. Русские былины не знают такой композиции. Даже былины большого размера имеют логически более взаимосвязанный текст и единую ритмику. А ведь былины сочинялись конкретными людьми и по канонам того времени, когда возникло «Слово…».