Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 2. С Юрием Гагариным

Фото автора. 16 марта 1960 г.

Я с с любопытством оглядел топор.

— При Петре ковался?

Старик уловил недоверие. Он взял топор, вытер рубахой ржавые пятна.

— В музей сдавать не собираюсь… А вам не грех поспрошать людей, что за село наше такое… Лодка-то хороша в ходу?

Я похвалил лодку.

— То-то же, — сказал старик. — Полюбопытствуй насчет села… Ну пошли, Витек!

Старик смахнул щепки со штанов, соскреб ногтем лепешки ила. Белоголовый мальчишка спрятал в осоку весло, как заправский плотник, кинул топор на руку. Оставляя следы босых ног на песке, дед и внук пошли берегом в село…

Припоминаю сейчас все подробности этой июньской встречи. Помню утро, тихое и ласковое. На «окуневом месте» с дуба падали капли ночного дождя. От травы — пар. Весь луг у воды дымился теплым сырым туманом. Лучшей «зари» удильщик не пожелает. Клева, однако, не было. Я сменил десяток «верных мест» — хоть бы что!

— Как отрубило, — сказал мой сосед Федор-горбун и захлопал веслами к дому.

Горбун в этих местах почитается рыбным профессором. Уж если у него «отрубило»…

Я смотал удочки и приготовился поднять со дна камень, служивший якорем.

— Уры-ык!..

— Если уж делать лодку, то чтоб лебедем шла.

Едва не задев удилище, над водой пронеслась большая серая птица.

Я давно знал: в лозняке за Кривошейкой есть у цапли гнездо. Иногда удавалось видеть, как голенастая птица караулит лягушек.

Кто-то потревожил цаплю. Она жалобно кричала и делала круги над мысом. Появились вороны, березовые ласточки, воробьи. Они комьями кидались сверху на серую неповоротливую птицу. Неистовый гвалт стоял у речки. Цапля по-прежнему делала круги…

— Кто тут? — окликнул я, раздвигая осоку.

На траве сидел безбородый старик в красной полинявшей рубахе, в старой, с поломанным козырьком кепке. Тут же, на поляне, сидели два косаря, сыновья деда.

— Аль самому лезть? — сказал старик с укоризной и поглядел на сыновей. — Михаил!..

Младший зашвырнул в реку цигарку и взялся за косу.

— Дался тебе, батя, этот ржавый обух. — Второй сын стал раздеваться, но, попробовав ногой воду, снова сел на траву.

— Не полезу. На кой он сдался! Вон новый топор бери…

Старик махнул рукой.

— Витюшка!.. Витюшка-а! — позвал он.

Минут через пять реку переплыл белобрысый мальчишка лет двенадцати.

— Топор уронил, Витек… Надо же дураку старому было взять… — Старик был искренне огорчен и расстроен.

Я скинул штаны и вместе с Витькой принялся нырять у осоки. Сыновьям стало неловко.

Они поклали косы и тоже полезли в воду. Глубина была изрядная. Мы трое быстро выдохлись, а Витька не переставал нырять и через час кинул на песок действительно никчемный на вид старый топоришко…

* * *

Март. Вчера небо и снег были синими. Сегодня опять по-зимнему кружится метель. Опять облака и ветер. Но это уже не та сплошная пелена, что была две недели назад. Все чаще мелькает солнце в разрывах, клочок синевы вдруг проглянул… И опять облака, тяжелые и торопливые. Они — как отголоски далекой битвы, которая началась уже где-то за горизонтом.

Сдает зима. В затишье орут воробьи.

На окне в бутылке расцвели красноватые прутики вербы. Эту неделю я все чаще поглядываю на рюкзак. Мой старый спутник! Ему надоело висеть на гвозде. Он хочет, чтобы я пришил к нему потерянную летом пряжку и уже теперь положил на дно упругие мотки лесок, крючки, патронташ. Он очень стосковался по солнцу, обмяк, отсырел. Летом тонул однажды этот старый рюкзак, солнце выжгло на боках у него белесые пятна. Тяжело приходилось бедняге. Когда я осенью вешал его на гвоздь, он, кажется, был доволен — сколько же мотаться! А теперь, услыхав воробьиную драку на улице, затосковал, запросился с гвоздя старый бродяга. Ничего, дружище, теперь уж недолго ждать… Я засыпаю под свист метели.

Утром туч как не бывало. Опять синие тени и синее небо. Воробьи запивают завтрак капелью. Да, теперь уже скоро… Скоро я встречусь с тобой, древнее село у речки…

В село это из Воронежа можно попасть и «морем», и сушей. Если любите реку, садитесь на «катер». Так называют на пристани большую лодку с тракторным мотором. Прийти надо заранее, иначе не найдешь места среди корзинок, ведер, грибных лукошек. С базара, из города едут сельские бабы, и речная посудина бывает загружена доверху. Впрочем, местечко всегда находится и для собаки, и для ружья, и связку удочек пристроишь у борта.

По дороге катер обязательно завернет в глухую лопушистую заводь. Тут вылезут рыбаки, чтобы остаться на ночь. Но это не последняя остановка.

В лесном домике у реки живет «мотористина любовь». Она издалека услышит тарахтенье и будет стоять под вязом в белом нарядном платье, ожидать, пока катер ткнется в берег. Моторист будет долго пить молоко из глиняной корчажки. Потом начнется длинный разговор. Разговору может и не быть конца, но какая-нибудь баба не вытерпит:

— Ну будя, поехали!..

Катер спугнет стаю уток, качнет на волнах одинокую лодку. Медленно, но упрямо будет лезть катер против течения. Порой покажется — заблудились. Мелькнет в прорехе между дубами колокольня, а катер вдруг начнет забирать вправо, в луга. Не беспокойтесь — моторист свое дело знает. Это река, выйдя от Белой горы на простор, начнет выписывать кренделя между копнами и одинокими вербами…

Перед закатом бабы начнут разыскивать свои лукошки и вы увидите на горе очень старую кирпичную церковь. А внизу — лес, река, лодки на приколе, приземистые, крытые камышом домики. Это и есть Чертовицкое.

Перевозчик Федор Павлович Тарарыков уверяет, что в древности в этих местах проходила граница с татарами — ч-е-р-та. Отсюда, мол, название у села такое.

С обрывистой, нарытой ласточками горы далеко видна причудливо изогнутая река, виден зеленый у воды и голубой у горизонта дубовый лес. На много верст как на ладони прибрежная равнина. Очень может быть, что какой-нибудь дальний предок старого перевозчика нес службу на этой горе. Подпаливал смоляной факел или бил в набат, если видел ногайскую конницу за рекой.

Сейчас село рассыпалось по буграм и буеракам — потонуло в садах. С реки видны только старый дуб и камышовые крыши…

— Ишь какая полыхнула! — скажет горбатый Федор, услыхав плеск сонной рыбы. — Килограммов пять, не меньше…

Сидят, курят. Глядят, как играют зарницы над лесом.

— По Цельсию нынче семнадцать… — скажет после общего молчания маленький старик, которого все тут почему-то Кочетом зовут.

Старик много лет служил «при реке». Мерил подъем и температуру воды. Лет семь назад должность «при реке» упразднили, но старик по-прежнему два раза в сутки ходит с градусником к воде.