Олег Хлевнюк - Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры

Среди многих трактовок политической практики сталинского периода, объяснений характера диктатуры и процесса ее утверждения особое место занимает теория «фракций» в Политбюро. Она утверждает, что примерно до середины 1930-х годов в высших эшелонах власти в СССР противостояли друг другу сторонники жестких мер и приверженцы относительно «умеренного» курса. Разные авторы строят различные предположения по поводу состава этих «фракций» и отношения к ним Сталина. В большинстве случаев в числе «умеренных» называли Кирова, Орджоникидзе, Куйбышева. В «либерализме» подозревали также тех членов Политбюро, которые погибли в годы террора (логика здесь простая: неслучайно же именно на них был обрушен удар репрессий). К радикальным лидерам, отстаивающим политику террора и эскалации классовой борьбы столь же часто относили Кагановича, Молотова, Ежова. Сталин, в принципе, симпатизирующий «радикалам», как считали многие историки, колебался между двумя группировками (должен был считаться с наличием противников жесткого курса в своем окружении) до середины 1930-х годов, пока окончательно не встал на сторону приверженцев террора.

Очевидно, что такие концепции имеют принципиальное значение. Придерживаясь их, механизм функционирования высшей партий-но-государственной власти в СССР можно описать при помощи достаточно четкой, непротиворечивой схемы. Прежде всего наличие и противоборство двух «фракций» объясняет колебания «генеральной линии» в 1930-е годы между всплесками государственного террора и «реформами». В том случае, когда верх брали «радикалы», усиливались репрессии и преобладала чрезвычайная политика, победа же «умеренных» приводила к попыткам «реформ». Более объяснимыми становятся также обстоятельства подготовки «большого террора» и сам террор 1937–1938 гг. Наличие «умеренных» сдерживало Сталина и его «радикальных» сторонников. Воспользовавшись ослаблением позиций «умеренных» после убийства Кирова и смерти Куйбышева, Сталин, опираясь на «радикалов», сделал окончательный выбор в пользу массовых репрессий. Причем «умеренные» члены Политбюро, ограничивающие власть Сталина, были одной из первых целей террора. Их уничтожение способствовало завершению сталинской «революции сверху», утверждению единоличной диктатуры Сталина.

Эта достаточно логичная схема всегда подтверждалась определенными источниками и фактами. Уже современники событий наблюдали некоторые колебания политики высшего советского руководства. В экономике — от индустриальных скачков до снижения планов промышленного роста, от коллективизации и раскулачивания до поощрения личных приусадебных хозяйств, от попыток свернуть торговлю и ввести прямой продуктообмен до «реабилитации» товарно-денежных отношений. В идеологии — от проповеди «революционного аскетизма» до лозунгов «зажиточной жизни». Во внешней политике — от обличения социал-демократии до поддержки «народных фронтов». Даже в политике государственного террора, представлявшей собой наиболее устойчивый элемент режима, наблюдались как всплески чрезвычайной жестокости, так и периоды демонстрации относительной «умеренности».

Однако открывшиеся архивы, как показано в этой книге, не подтверждают версию о наличии в Политбюро «фракций». Документы показывают, что отношения между членами Политбюро зависели в основном от их служебных контактов. Немаловажную роль играли также личные связи. Дружеские отношения, например, существовали между Орджоникидзе (которого традиционно причисляли к «умеренным») и Кагановичем (как повелось считать, одним из лидеров «радикалов»). Эти личные связи накладывали существенный отпечаток на решение деловых вопросов. Оставаясь во время отпусков Сталина, на «хозяйстве» в Политбюро, Каганович, как показывают документы, старался максимально удовлетворять все просьбы и требования Орджоникидзе. После перехода Кагановича в Наркомат путей сообщения дружеские контакты между ним и Орджоникидзе подкреплялись общностью ведомственных интересов: оба конфликтовали с Госпланом и руководством правительства за капиталовложения, оба старались предотвратить бесконтрольные кадровые чистки в их наркоматах и т. п.

Другой очевидно прослеживаемый по документам тандем представляли Куйбышев и Молотов. Работая вместе в 1930–1935 гг. (Куйбышев был заместителем Молотова в СНК), они придерживались схожих взглядов и поддерживали друг друга в конфликтных ситуациях с ведомствами. Переписка между Молотовым и Куйбышевым свидетельствует, что обычно они предварительно согласовывали между собой инициативы по наиболее важным проблемам. Подобные отношения между Куйбышевым и Молотовым также выпадают из привычной схемы: «умеренные» (к ним однозначно причисляется Куйбышев) — «радикалы», одним из основных лидеров которого многие историки считают Молотова.

Что касается личных позиций, то один и тот же советский лидер в разных обстоятельствах и ситуациях мог выступать то как «умеренный», то как «радикал». Историки уже давно обратили внимание на то, что Орджоникидзе, например, находясь на посту председателя ЦКК в конце 1920-х годов был одним из активных сторонников форсированной индустриализации и борьбы с «вредителями». Однако после перехода на должность председателя ВСНХ (затем наркома тяжелой промышленности СССР) придерживался иной точки зрения: ратовал за более сбалансированные темпы прироста промышленного производства, требовал прекращения репрессий против специалистов и пресечения вмешательства карательных органов в управление предприятиями. Сходные метаморфозы можно наблюдать у Кагановича после перехода его на пост наркома путей сообщения. Ежов, инициировавший ряд дел в защиту хозяйственников в начале 1930-х годов, когда он занимал пост заведующего промышленным отделом ЦК, известен как исполнитель кровавых террористических акций 1936–1938 гг. Молотов был одним из последовательных сторонников снижения капиталовложений в промышленность, что способствовало более сбалансированной экономической политике. В то же время Орджоникидзе требовал новых вложений в тяжелую индустрию, что отвечало интересам возглавляемого им ведомства, но подрывало экономическую стабильность и способствовало распространению чрезвычайных методов управления народным хозяйством. Подобные примеры можно продолжать.

Особо следует сказать о Кирове, которого многие историки традиционно считают чуть ли не лидером «умеренной фракции». Пока создается впечатление, что главной причиной подозрений по поводу реформаторских наклонностей Кирова является его трагическая гибель. В этом случае работают поверхностные логические построения. Раз после убийства Кирова относительно «умеренный» курс 1934 г. сменился наступлением террористической линии, значит, Киров был одним из столпов «умеренности». Однако никаких основательных фактов, подтверждающих это точку зрения, не существует. Из известных документов трудно сделать заключение о наличии у Кирова политической программы или хотя бы отдельных политических намерений, отличных от намерений Сталина. Материалы Политбюро вообще выявляют минимальную роль Кирова в деятельности высших органов партийной власти. Крайне редкими были его появления в Москве. Лишь в исключительных случаях подпись Кирова можно найти под решениями Политбюро, принятыми опросом членов Политбюро. Инициативы и предложения Кирова не выходили из ряда инициатив, выдвигавшихся другими секретарями крупных партийных организаций. Он просил о дополнительных ресурсах для Ленинграда, боролся за местные, ленинградские интересы в различных спорных вопросах, защищал своих подчиненных и т. п.