Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова

Прямо на лыжне, прислонившись к дереву, делаю в книжке заметки. Любопытная штука — листать эти книжки спустя какое-то время.

Летом, например, или зимой в городе после работы. Два-три написанных слова способны многое воскресить в памяти. Я не хотел бы забыть январскую лесную лыжню, сидение у печи с бумагами, матрац, набитый дубовыми листьями, запах осиновых дров, лампу на окне лесника… Обидно, что часто ленишься и неаккуратно ведешь записи. А память не все способна хранить.

Фото автора. 10 января 1965 г.

Речь идет о сыне и матери. Сына зовут Вальдемар Шилке. Живет он в городе Наумбурге Германской Демократической Республики. Ему двадцать шесть лет, если верить документу, отысканному в архиве. Двадцать лет живет он в Германии. Рос в приюте, получил потом профессию слесаря, работает сейчас на заводе. Человек ничего не знал о своем прошлом. Ему сказали: родители погибли во время войны. Много людей осталось без родителей после войны, Вальдемар примирился с судьбой. У него много хороших друзей в ГДР. Но, взрослея, человек все чаще думал о прошлом — кто он? откуда? может быть, живы родители?

После долгих запросов из архива пришел документ, удостоверяющий личность четырехлетнего мальчика Вальдемара Шилке. На документе стояла дата: 5 февраля 1944 года. Это было время, когда фашисты увозили детей в Германию: русских, украинцев, белорусов. В документе с фашистской печатью значилось: Шилке, родился в Киеве, примерный год рождения — 1939-й. Так Вальдемар узнал страничку своего прошлого, узнал, что родина его — Советский Союз. Может быть, где-то там живут его мать и отец? Вальдемар стал искать помощи. Наш берлинский корреспондент Сергей Тосунян побывал в городе Наумбурге. 27 декабря «Комсомольская правда» подробно рассказала о встрече с Вальдемаром Шилке.

Вальдемар не уверен, что Шилке — его настоящая фамилия: фашисты меняли и фамилии, и имена детей, которых увозили в Германию. Он не помнит матери и отца. Память вообще мало что сохранила.

«Вальдемар Шилке». Эти снимки были опубликованы в «Комсомольской правде» 27 декабря.

«В Дрогобыче, на пересыльном пункте, заболел воспалением среднего уха. Остался шрам…»

«Возможно, родился в Киеве, но припоминаю лишь деревенский домик на берегу широкой реки. Мать брала меня с собой, когда ходила стирать белье. Рядом с нашим домом стояла мельница. В нее попала бомба, и она загорелась. Я это хорошо помню. Сбежались люди, стали цепочкой и передавали друг другу ведра с водою. С нами жила еще и бабушка. Очень смутно припоминаю лицо матери. Она была черноволосая, красивая. Потом мы куда-то ехали на фургоне, запряженном лошадьми, потом поездом. На какой-то остановке нас высадили.

Люди в военной форме отбирали детей у родителей. Взрослые становились в одну сторону, малыши — в другую. Вот, пожалуй, и все».

В газете вместе с этим воспоминанием напечатаны фотографии мальчика четырех лет и взрослого Вальдемара. Не очень много данных, чтобы начинать поиски, но мы надеялись на отзывчивость и внимательность наших людей.

Стали ждать писем.

За две недели в редакцию пришли десятки писем из разных мест: из Киева, Вильнюса, Гомельской области, из-под Курска. Среди них было двадцать писем от матерей. Их нельзя читать без волнения. В каждом письме надежда, почти уверенность: мой сын! Но у человека только одна мать. Только одно письмо из двадцати могло принадлежать матери Вальдемара…

Мы тщательно изучили письма и остановили внимание на одном. Его написала Куликова Ирина Ивановна, живущая в Лесогорске Иркутской области.

* * *

Я вылетел в Иркутскую область. После самолета — сутки поездом. Станция Сосновые Родники. Три сотни шагов через речку Чуна, и тропинка выбегает на крайнюю улицу Лесогорска. Столбы морозного дыма над деревянными домиками. Дымят трубы лесного завода, пахнет распиленным деревом. Городку меньше десяти лет. Городок ловит идущую по Чуне таежную древесину, пилит ее и отправляет на запад составы пахучих смолистых брусьев и досок. Семь тысяч жителей в городке. Клуб. Строится пятиэтажная кирпичная школа. Отсюда до Москвы — пять тысяч верст.

Московские газеты приходят сюда на третий день. Раз в сутки мимо городка проходит поезд из Красноярска с прицепным московским вагоном…

Дом с номером 28. Корреспондента из Москвы ждали.

— Здравствуйте, Ирина Ивановна…

Женщина привстает от подушек, хочет что-то сказать и не может. От волнения губы шевелятся беззвучно, потом крик:

— Ой, помогите, помогите скорей увидеть! Хочу сына увидеть!

Соседка подносит пузырек с лекарствами, растерянно стоит у постели муж Ирины Ивановны. На табуретке зачитанная газета. Уже две недели женщина не отводит глаз от портрета мальчишки. Под Новый год женщина пошла в магазин, и там соседка показала газету.

— Я как глянула, так ноги держать перестали. Спасибо, люди добрые на руки подхватили… Ну что вы, как же я могу ошибиться. Он! Это мой Витя, Витей его звали.

Я обязан был сказать ей о двадцати других письмах. Прочел три из них, где матери так же уверенно называли мальчонку сыном. Она спокойно слушала, спокойно сказала:

— Нет, это мой!

Я не мог ни возражать, ни утверждать что-либо. Я попросил Ирину Ивановну возможно подробней рассказать все, что она помнит о сыне.

Трудным для матери было это воспоминание. Два раза соседка капала в ложку из пузырька. Я спрашивал: может быть, отложить разговор?

— Нет-нет, записывайте все подробно. Уверена: он обязательно что-нибудь вспомнит…

К памяти Вальдемара Шилке обращен этот рассказ. Только он один, прочитав его, может сказать: да или нет. В рассказе матери все совпадает с воспоминаниями Вальдемара. Но мы не можем пока поздравить людей, ошибка принесла бы новую горечь.

Вот он, рассказ матери.

«Фамилия была у нас Левченко. Мужа звали Николай Павлович. Жили небогато, но в доме всегда была радость. Было у нас двое детей: девочка Шура, 1930 года рождения, и мальчик Витя — 1937 года. Жила с нами бабушка, мать моего мужа. Дом стоял на самом краю Киева.

Крытый черепицей дом, обшитый в елочку мелкими досками от ящиков, купленных в магазине. Под окнами — палисадник с крыжовником и тремя яблонями. Справа от дома стоял дощатый сарай. Прямо с порога был виден Днепр.

Почти от всех домов и от нашего дома к реке тянулись деревянные кладки. Кладки стояли на сваях. Во время дождей под кладками собиралась вода. Там плескались гуси и утки. У нас в хозяйстве были индейки и гуси. Я часто брала сына за руку, и мы гнали гусей к реке. По кладкам к реке ходили купаться и полоскать белье.