Александр Стрыгин - Расплата

- А не стреляют что же?

- Какой прок стрелять! Без пальбы способнее! Вишь, из полка оркестр прихватили... как на свадьбу, с колокольцами!

За сквером Маше не виден "Колизей". Она только слышала едва доносившиеся оттуда крики - оркестр заглушал все. Он стоял где-то почти рядом, играл сбивчиво, торопливо. Но вот внезапно как бы оборвались оглушающие звуки и укатился куда-то гул толпы. Поток людей хлынул на площадь, словно там образовалась пустота. Маша оказалась перед светлым двухэтажным зданием с колоннами у входа. Над этими колоннами, на балконе, стояло несколько вооруженных людей. А у самого края балкона шустрый курчавый офицер с поднятой рукой кричал визгливым голосом:

- Мы, сыны истинной революции, объявляем свободным гражданам Тамбова о низложении власти узурпаторов! Главари тамбовских большевиков нами арестованы! Они будут преданы справедливому суду Свободной демократии. Вчера восстанием народа освобожден от большевиков город Козлов! По всей России восстали честные граждане, чтобы избрать законную власть на Учредительном собрании. А теперь, дорогие Свободные граждане, расходитесь по домам и празднуйте победу!

Оркестр снова заиграл марш. Ничего не поняла Маша про революцию. Ее только покорили красивые Жесты оратора - она вспомнила кривушинского батюшку, вот так же возводящего руки к небу и так же царственно опускающего их к прихожанам.

Оратор еще раз поднял руки и отвернулся от толпы. К нему тотчас подошел офицер, в котором Маша с удивлением узнала Тимошку Гривцова. Он козырнул оратору и вместе с ним ушел с балкона.

Толпа начала редеть, а Маша все стояла и смотрела на балкон, на колонны. Оттуда должен выйти Тимофей. Он может спасти Василия, если того арестовала новая власть.

Но Гривцов как будто провалился сквозь землю.

У Варваринской площади послышалась стрельба. Люди заторопились домой...

Маша вздрогнула от близкого удара колокола Уткинской церкви. Перекрестилась и пошла, сопровождаемая торжественным перезвоном, за которым стала совсем неслышной дальняя перестрелка.

На углу Базарной улицы Маша испуганно прижалась к стене магазина мимо нее провели арестованного, лысого, болезненного мужчину. Конвоиры, щеголеватые гимназисты, подталкивали его в спину револьверами.

"Вот так и Васю где-то гонят, - с ужасом подумала Маша. - А за что? Ну, большаки, говорят, шпионы немецкие, а вить Вася кривушинский сызмальства".

А над городом все шире расплывался торжественный перезвон колоколов, словно ими, как оркестром, повелевал дирижер, стараясь оглушить обывателей.

...Парашка встретила Машу у ворот.

- Чего так запыхалась?

- Ой, Параша, боязно мне штой-то... Еще какую-то новую власть поставили.

- По мне, любую власть ставь, только баб не трожь.

- Тебе-то все равно - мужа нет, а у меня вся душа изболела. Где он, что с ним? Вить встречать шла...

- Все обойдется, встретишь!

- Тимофей обещал рассказать про Васю, да теперь к нему не приступишься, с новой властью ходит.

- Ему не так новая власть нужна, как новая баба. - Парашка злобно скривила губы. - Придет обязательно... Барахлишко-то его у меня.

- Скорей бы.

- Успеешь... Слышишь, как жена соседа убивается? Только што увели ее мужа. Комиссаром он был в Чеке.

Маша прислушалась. Рыдания были едва слышны, а над городом плыл переливистый звон церковных колоколов.

- Ишь как Пашка, звонарь с Архангельской, угодить старается господам офицерам... Ишь, ишь, прямо плясовую отдирает!

- Душно тут. Пойдем, Параша, к тебе.

- Пойдем, да только и там прохлады чуть. Припекает солнушко, как перед светконцом.

5

Как села у окна, так и просидела до поздней ночи. Хозяйка уже спала. Маша чутко прислушивалась к каждому звуку, доносившемуся с улицы.

Мимо дома по мостовой громыхали телеги, пьяные мужики распевали похабные частушки. Мелькали в темноте искорки папирос, за углом надоедливо долго гоготала женщина... Но вот цокот копыт замер у ворот, и две темные фигуры отделились от извозчичьей пролетки.

В груди у Маши захолонуло. Она прибавила в лампе свет, поправила волосы.

Веселый голос Гривцова, обращенный к кому-то, словно подхлестнул Машу. Она кинулась к двери в надежде увидеть Василия.

- Шутоломная, - заругалась проснувшаяся Парашка, - стол чуть не опрокинула!

- О! Маша? Не спишь? Очень хорошо! - Гривцов появился в дверях хмельной, сияющий. - Победу нашу встречаешь! Очень хорошо! - И лихо крутнул ус.

Маша жадно вглядывалась в темноту коридора, стараясь отыскать там того, второго, с кем разговаривал Тимофей.

- Там нет никого, - заметив ее взгляд, сказал Гривцов.

- А с кем же ты говорил, Тимофей Сидорыч?

- Это Васька Карась провожал меня до калитки. Знаешь, из Падов? Лихой унтер! Мальчишкой, бывало, запрягет в санки собаку свою, под дугу колокольчиков навешает и - по селу! Потеха!

- А где же мой Вася?

- Карась-то мой родич, я его большим человеком сделаю. Я теперь знаешь кто? Адъютант самого генерала Богданчика!

Парашка шумно заворочалась на кровати.

- Ради бога, Тимофей Сидорыч, - умоляла Маша, - где Вася? Ты вить обещал...

- А наш партийный вождь Кочаровский! Он гений, Маша! Ты знаешь, что такое гений?

Парашка притворно закашляла, встала.

- Всеми святыми молю: скажи, что с Васей? - не отставала Маша.

Гривцов насупился:

- Дело опасное, но помочь можно. Пойдем ко мне, поговорим. Тут Параше спать мешаем.

- Скажи, скажи, не томи! - умоляла Маша, идя за ним следом.

Парашка так хлопнула дверью, что Маша вздрогнула и оглянулась. В коридоре стало темно, как в погребе.

- Свет зажги, Тимофей Сидорыч! - попросила Маша, переступая порог его комнаты.

- Тут свеча была, - шаря рукой по столу, ответил Гривцов. - Сгорела, наверно.

- Я у Параши лампу попрошу.

- Не надо, - ухватил он ее за руку, - не связывайся с ней, злая она.

- Страшно, темно у тебя. Говори скорей, уйду я.

Гривцов взял ее за руку, притянул к себе:

- Его спасти только ты можешь...

Маша упала на колени.

- Христа ради прошу, ноги целовать буду! Спаси Васю! Где он?

- В Козлове, в тюрьме... в особой камере.

- Спаси, Тимофей Сидорыч! Век молиться за тебя буду! - И зарыдала, уткнувшись головой в его ноги.

- Что ты, Маша, что ты! - Гривцов поднял ее, обняв за талию. - Да я сам к тебе в ноги упаду, - зашептал ей прямо в лицо. - Еще в Кривуше тебя от всех отличал... Маша... - И защекотал усами ее шею.

Она уперлась в его грудь руками:

- Машей-то зови, да в свои не прочь! Не таковские мы.

- Ну, Машенька, ты же сама просишь спасти. А если ты меня оттолкнешь, - прошипел он едва слышно, - зло сделаешь...

Маша почувствовала, как его руки сделались железно-жесткими, нахальными. Он стал молча тянуть ее к постели.

Маша упиралась, шептала:

- Не думай этого, Тимоша, нельзя, грех тебе... ради Христа, пусти!