Андрей Богданов - Мятежное православие

— Наконец, — продолжал Герасим, — числа 10 октября привозят к нам на пристань новые книги. Окружили мы Илью — а были тогда келарь Сергий, старцы Савватий Абрютин, Евстратий, Макарий Бешеный, я да Тихон Будильник — и дух в нем поддержали. Вышли на пристань, взяли новые книги и как они были непереплетенными в связках — так и бросили в оружейную палату (благо она запирается крепко). Тут как раз море начало вставать — ты знаешь, что потом чуть не до мая с берегом сообщения нет. Так что зиму мы спокойно провели.

По весне смотрим — забеспокоился Илья. В монастыре, конечно, тайны не утаишь — все знали про служебники и повеление начальства, но большей частью помалкивали, будто ничего и не было. Больше всего боялись попы — ведь служить по-новому им было приказано, а не черной братии. Поп Герман даже ходил к Илье просить посмотреть, что это за новые служебники. Илья его прогнал, да Герман был не прост. Раздобыл где-то новый служебник и с архидьяконом Евфимием пропел по нему обедню в церковном приделе. Пришлось изменника наказать плетьми дважды, да и Евфимию чуть было под горячую руку не досталось колотушек.

Тут Илья стал совсем изводиться — впал в кручину, что кто-нибудь обязательно патриарху Никону донесет, а Никон человек безжалостный — и умереть спокойно не даст! Стали мы думать и придумали, чтобы все попы подписались, будто они сами по новым служебникам служить отказываются. На шестой неделе Великого поста так и сделали — большинство священников подписалось с радостью, а некоторые — боясь гнева архимандрита: он ведь рядом, а до московских властей не близкий путь.

Дальше — больше. Богомольцы в монастырь собираются и удивляются, как это мы по-старому служим, радуются нашей стойкости, но кое-кто и укоряет архимандрита. Илья мечется в страхе, не знает, что и сделать. «Донесут, — говорит, — ей-богу донесут!» Да и как не донести, если за годы правления монастырем Илья не мог не обидеть кого-то из братии: кто-то был бит кнутом, кто-то сидел в кандалах в темнице неделю или даже две… А тут такой прекрасный повод: сопротивление высшей церковной и светской власти!

Сам-то архимандрит совсем голову потерял, — продолжал Герасим Фирсов. — Призывал к себе в келью богомольцев, то одного, то другого, умолял не передавать в Москву доносов от монастырской братии, просил даже на кресте клясться, что ничего в Москву не отвезут. С чего это он взял, что донос можно остановить?! Видели мы, что от архимандрита толку мало: страх его объял на старости лет. Решили тогда показать Илье и всем доносчикам, кто в монастыре истинный хозяин. 8 июня собрали большой черный собор».

Никанор отчетливо представил себе, как по призыву стоящих за веру братьев собирались в огромной трапезной палате архимандрит с келарем, казначеем и соборными старцами, приказные братья, оставившие свои мельницы, склады и поварни, рядовые монахи, братья милосердия из больниц, трудники, работавшие святым Зосиме и Савватию по обещанию, наемные служители монастыря, многочисленные богомольцы. Никому вход не был заказан — только пришлось потрудиться и вытащить из большой трапезы в малую (женскую) все столы и скамьи. Под высоким сводом трапезной летел голос Ильи, вначале слабый, а потом как бы наполненный мощным народным одобрением. «Видите, братья, — говорил архимандрит, покрывая первоначальный шум и гам, — настало последнее время и восстали новые учителя! И от веры православной и от отеческого предания нас отвращают! И велят нам служить на польских крестах по новым служебникам, неведомо откуда все это взяв!»

Собравшиеся в трапезной были далеко не случайные люди или «невежды», как многократно говорили о них никониане. Монахи и трудники Соловков хорошо знали (и весьма часто переписывали со своими добавлениями) сочинения знаменитого ученого собирателя рукописей Арсения Суханова, ясно показавшего, что «греки» православного Востока, с обычаев которых обезьянничал Никон, давно и значительно утратили «исконное благочестие». Недаром чуть не половина редакций «Прений с греками о вере» Суханова и других его произведений вышла из стен Соловецкой обители.

Читали в монастыре послания и вели переписку с ведущими старообрядцами, создавали и свои антиниконианские сочинения. Внешность не обманывала Никанора. Он знал, что розовощекий, с заносчиво торчащей вперед черной бородищей Герасим Фирсов написал весьма раздумчивое, спокойное обличение на сложение трех перстов при крестном знамении вместо двух. «Полюбовно судите мои слова, — писал Герасим в сочинении, расходившемся во множестве списков, — и посмотрим, кто из нас окажется неправ» — сторонники дву- или трехперстного сложения.

Мирный тон Герасима соответствовал силе его аргументов. Никанор еще в Москве радовался, читая Герасимово «Послание ко брату», где в защиту старорусского перстосложения были приведены «на свидетельство» совершенно недвусмысленные выписки из решений Стоглавого собора (XVI века), в том числе из сочинений святейшего патриарха Милетия Антиохийского, Феодорита Кипрского; а также аргументы из «Слова» Петра Дамаскина, из «Слова, как знаменаться крестным знамением» Максима Грека, из киевской «Грамматики», русского Хронографа, «Кирилловой книги», «Книги о вере» и «Катехизиса». Герасим спокойно и аргументированно спорил с вымыслами никонианской «Скрижали», в полной мере используя и ссылки на авторитеты, и здравый смысл.

Спокойный тон сочинения энергичного Герасима контрастировал с пламенной проповедью умирающего иеромонаха Феоктиста, рассказывавшего «Об Антихристе и тайном царстве его». Видения Апокалипсиса старец толковал в духовном смысле: не физическая гибель мира, но духовное уничтожение грозит человечеству. Оно уже началось с разделения христианства в X веке на восточное и западное, уже пришел Антихрист в восточную православную церковь, которая отказалась от человеколюбивых законов Христа. Если первым предшественником Антихриста был папа римский, то вторым, более значительным — патриарх Никон. Но в действительности Антихрист есть понятие духовное — «собрание многих лиц, как бы в едином теле живущих». Сама церковь превращается в Антихриста — таков был трагический вывод анзерского пустынника.

Не только Феоктист, сосланный за свои убеждения в Анзерскую пустынь Соловецкого монастыря, но и сам воспитатель Никона преподобный Елиазар Анзерский имел ужасающее видение о связи Никона с дьяволом. Немощный старец Елиазар, почти не встававший с бедного ложа, своим рассказом проклял человека, восставшего на общую древнюю веру, желавшего утвердиться царем над церковным собранием верующих.

Дух беломорской свободы не принимал светского или церковного диктата. Слушая рассказ Герасима Фирсова, Никанор очезримо представлял себе людей, предстоявших на черном соборе архимандриту Илье. Старый соловецкий постриженник не заблуждался уже насчет чистоты помыслов каждого из братьев. За многими из соборных старцев он знал жадность, заставляющую их не только не отдавать все свои сбережения монастырю, но и пускать их в рост; он знал их слабости к роскоши и мелким земным удобствам, знал братьев, державших на свои средства по нескольку слуг и даже позволявших себе весьма грешные забавы.