Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 6. У Лукоморья.

А жалко. Шикотан — самый восточный и, по рассказам, самый живописный из островов.

Есть на нем мыс с названием «Край света». Это в самом деле край света. Дальше нашей земли уже нет. И ничьей земли нет — океан на тысячи километров.

Между делом одному из нас на острове Матуа удалось сходить на охоту.

Фото автора. 1 ноября 1967 г.

(Широка страна моя…)

Это Ленинград. Это город, к которому каждый из нас питает особые чувства. Тут каждый камень — история, каждый дом, каждая площадь, каждое старое дерево — свидетели великого.

Город был славен и сто лет назад, и двести. Но вторая его история и самая громкая слава родились при участии ныне живущих. Мы называем город: колыбель революции. В этих словах умещается и глубина первых течений, и обвал водопада, который пятьдесят лет назад смел все плотины. Город творил революцию.

Осень 17-го прибавила городу и почетных седин, и влила в него новую молодость. Город лучше, чем любое другое на земле место, хранит память о человеке, который направлял водопад.

Память о Ленине. И город получал право называться именем этого человека.

На памяти ныне живущих и девятьсот ленинградских дней, прожитых в осадном кольце. Ни один город, ни одна крепость за всю историю людей не выносила столь жестокого испытания. Ленинград вынес все муки и не согнулся.

Спасибо тебе, Ленинград, за твои жертвы, за твою силу и красоту.

Слава тебе, Ленинград!

Фото автора. 3 ноября 1967 г.

В музее Воронежского заповедника хранится срез старого дуба — огромное колесо, на котором хорошо видны годовые кольца. Я сосчитал кольца и сопоставил их возраст с датами человеческой жизни. Вот в самой середине колечко — год нашествия Наполеона. Год смерти Пушкина. Отмена крепостного права. Вот у края среза кольцо 17-го года. Год начала войны…

Даже камень, бывший свидетелем чего-то важного в человеческом бытие, перестает для нас быть просто камнем. Деревья же почти как живые свидетели. Чуть-чуть воображения, и в шорохе листьев слышишь голос минувшего.

На земле есть деревья, возраст которых — семь тысяч лет. Если вспомнить, что древнейшим городам — Риму и Самарканду — «всего только» две с половиной тысячи лет, то с каким почтением должен стоять человек под кроной секвойи.

В Европе дольше всех живут липы, дубы и платаны. В Литве я видел самый старый из европейских дубов. Он, как человек, имеет имя: «Старик». Возраст его — две тысячи лет.

На Днепре в селе Верхняя Хортица растет дуб, который можно назвать внуком литовского «Старика». Ему примерно шестьсот пятьдесят лет. Запорожские казаки наверняка пили под этим дубом вино.

В Средней Азии на горной дороге есть чайхана, где гостей сажают в дупле огромного дерева. Минувшим летом и на Кавказе, в Абхазии, я видел одно из таких деревьев. В Абхазии друзья-шутники заставили воткнуть карандаш в землю — «слышишь, как прорастает?» Климат и земля в этом благословенном краю таковы, что буйству всего растущего не удивляешься.

И все-таки под платанами в селе Ачандары стоишь взволнованный и вполне понимаешь, почему деревья эти обожествлялись и почему старики поныне потихоньку приносят деревьям дары — то гвоздь, то ремешок — сообразно задуманному делу. Огромные деревья! Да впрочем, вот снимок… Человек на лошади въехал в дупло платана, легко повернул там лошадь и выехал обратно. Двенадцать рослых абхазцев, взявшись за руки, только-только сумели обхватить дерево.

— Сколько же лет платану?

«Да так, примерно, лет тысячу, — сказал ачандарец старик Синат. — Мой отец говорил, что его прадед мальчиком спасался в этом дупле от дождя». Ученые в Сухуми сказали: «Ачандарским платанам четыреста лет». Тоже немало для того, чтобы поверить в святость и вечность этих деревьев.

Абхазцы долго были язычниками. Культ поклонения природе христианство тут не смогло вытравить. У священных деревьев совсем недавно еще резали жертвенного быка, тут устраивались молодецкие скачки, сюда приходили почтить умершего. Мужчины возле деревьев давали клятвы перед походами, а девушки приходили со своими тайнами. Трудно сказать, чего тут больше — религии или поэзии здоровой жизни.

Мы все, наверное, немного язычники. Нам кажется: деревья, переживая нас, хранят что-то для тех, кто когда-нибудь сядет в тени и будет слушать шорохи листьев.

* * *

На втором снимке тоже старое дерев о — береза на курильском острове Кунашире. Тут природа слегка пошутила. В развилку дерева ветром занесло семечко пихты, и появился у старой березы стройный, круглый год зеленеющий иждивенец. Кормить его с каждым годом становится все труднее.

Фото автора. 19 ноября 1967 г.

Минут десять мы говорили, Константин Сидорович даже пригласил к себе на обед, но когда дело коснулось золота, бухгалтер попросил у нас документы, придирчиво, хоть и с улыбкой, разглядел их и только после того подошел к сейфу.

— Извините, такой порядок…

Тяжелая литая кружка с пробкой с сургучной печатью. Бухгалтер идет к столу и, попросив соблюдать осторожность, высыпает мне на ладонь содержимое кружки.

Переглядываемся с приятелем… Золото…

Попадись под ногами, даже и не нагнулся бы — невзрачные желтовато-серые камешки. Золото, из-за которого столько страстей?..

— Сколько у меня сейчас на ладони?

— Дневная добыча драги…

Тусклые комочки металла. Вчера они лежали в толще земли. Под рукой чеканщика и ювелира они заблестят, и блеск уже вечно не потускнеет, но в насущных человеческих нуждах золото не может идти в сравнение даже с обычным железом. Железо нужнее.

Сыплю с ладони в кружку дневную добычу. Бухгалтер склоняется над столом, на всякий случай метет по стальному листу с бортиками заячьей лапкой — вдруг какая-нибудь крупинка с ладони упала не в кружку. Мягкая заячья лапка собирает все до пылинки. С удивлением узнаем — на приисках есть порядок: несколько лет — и домик, где принимают золото, сжигают дотла. В пепле находят с полкилограмма металла, потерянного по крупинке. Из пепла эту потерю вызволить дело нетрудное в сравнении с горной добычей. Авторитет золота на земле потому прочен, что природа спрятала золото в самых дальних и в самых суровых углах.