Лев Исаков - Русская война: дилемма Кутузова-Сталина

Читая 1-ое издание воспоминаний маршала (1970-го года) я обратил внимание, что называя сослуживцев, унтер-офицеров, офицеров той поры, Жуков указывает только фамилии без инициалов, т. е. по памяти, не сверяясь с документами, и очень детально, вплоть до ротного в 189 запасном батальоне, которого видел только 2 раза – а вот кроме прозвища своего истязателя данных о нём не приводит, отговариваясь забывчивостью, что вполне сомнительно: кажется, у этой истории было какое-то продолжение…

Очень важно другое: унтер-офицерская школа оказалась ЕДИНСТВЕННЫМ ПОЛНОЦЕННЫМ СИСТЕМНО ОРГАНИЗОВАННЫМ СПЕЦИАЛЬНЫМ ВОЕННЫМ УЧЕБНЫМ ЗАВЕДЕНИЕМ, которое закончил маршал – всё остальное были курсы-ликбезы, систематизирующие по мысли организаторов то, что уже освоили в практике слушатели; или только покрывающие «корочкой» право на занимаемый пост с точки зрения слушателей – т. е. только приукрашивающие-маскирующие нахватанными словами то, что было заложено здесь, в унтер-офицерской школе.

Георгий Жуков навсегда остался ближе к солдату, чем к офицеру; всю жизнь восходил по ступеням своих званий вечным «унтер-офицером», непререкаемым хозяином отделения-взвода, будет ли это дивизия, корпус, фронт, Вооружённые Силы; близким и понятным крестьянскому и рабочему пареньку, ставшему солдатом «как дяденька Егор Константинович», свой вплоть до немедленной воспитующей оплеухи за промашку – и внутренне чуждый любому офицерскому собранию, как знающий своё дело солдат к полуштатским, «стрюцким»; всегда в солдатской неприязни подколоть «их благородия»… И очень немногие преодолевали эту ничейную полосу; на памяти из военачальников его ранга только Василевский, Рокоссовский, Соколовский – и смогли принять его таким, каков есть: Рокоссовский, Соколовский… Все другие оказывались более или менее обманывающими приживалами: Конев, Малиновский, Ватутин, Чуйков, Крюков, Штеменко, Москаленко, Стученко. И лишь единицы отвергли с порога раз и навсегда, как систему, вне его взлётов и падений – Филипп Иванович Голиков, Николай Герасимович Кузнецов, Михаил Ефимович Катуков.

В посвящении Мемуаров маршала СОВЕТСКОМУ СОЛДАТУ присутствует более глубокий личный смысл, нежели признание ритуального Сила России Солдат – это выражении благодарности миллионно-глазому морю, которое единственно и вмещало всех, в том числе и его, самого нестерпимого. К нему в неизмеримо большей степени применима оценка Михаила Дмитриевича Скобелева академиком Е.В.Тарле, попавшаяся мне на днях на глаза: «Скобелева не любили генералы, мало любили офицеры и очень любили солдаты».

А испытывал ли он когда-либо зависть, мучился чьим-либо превосходством? Да, и как ни странно, всё из-за той же кавалерии. На склоне лет, заполняя анкету, составленную дочерью Марией Георгиевной на вопрос, испытывали ли вы чувство зависти, ответил – да, всю жизнь завидовал Будённому, так, как он играл на баяне, я не мог… – Утаил! Утаил! Были и лучшие баянисты– любители, и в Армии – он завидовал недостижимому лучшему наезднику русской кавалерии 1-й Мировой войны, вольтижёру-берейтору; и ничего не мог с собой поделать: уже по невоенной мелкой выставляемой причине было очевидно, насколько это остро – БЫТЬ НЕПЕРВЫМ в предмете затаённой страсти. Нечто такое было и в отношении к Константину Константиновичу Рокоссовскому – и опять же за его превосходство в фехтовании на эспадронах…

В этом кавалерийском пристрастии было нечто глубоко интимное, вне рассудка, времени, скрываемое во всей полноте вероятно даже и от себя…

Я особо выделяю НЕВОЕННЫЙ характер отговорки о поводе его пристрастия – именно в это время в системе ценностных ориентаций пока солдата, вице– унтер-офицера Егора Жукова центральным ориентиром становится военно– специальное: слесарь в слесарево, писарь в писарево. И вспоминая тех или иных лиц, он начинает их характеристики подчёркнуто с военно-прикладной стороны; и увы, те немногие из «благородного звания», что симпатизировали и даже немало ему помогли, особенно в конфликтах, немного стоили, исходя из этих оценок, как например вольноопределяющийся Скорино «очень плохо учился и не любил военное дело, но был приятный и обходительный человек», спасший его от отчисления из учебной команды.

Вот дифирамб и элегия маршала унтер-офицерской школе и своей молодости.

«Оценивая теперь учебную команду старой армии я должен сказать, что в общем учили в ней хорошо, особенно это касается строевой подготовки. Каждый выпускник в совершенстве владел конным делом, оружием и методикой подготовки бойца.

… Что было наиболее характерно для старой царской армии? Прежде всего отсутствие общности и единства между солдатской массой и офицерским составом.

…Основным фундаментом, на котором держалась старая армия, был унтер– офицерский состав, который обучал, воспитывал и цементировал солдатскую массу.

Кандидатов на подготовку унтер-офицеров отбирали очень тщательно. Отобранные проходили обучение в специальных учебных командах, где, как правило, была образцово поставлена боевая подготовка.

… В боевой обстановке унтер-офицеры, особенно кадровые, в большинстве своём являлись хорошими командирами»

Но только ли дифирамб? И нет ли тут какого-то сожаления о потерянном, упущенном?

Право, а не признание ли это, что учили Егора Жукова и тому, что он хотел, и так, как он хотел – делу и приёмам дела; а не так, как сейчас: доцентура в очёчках от математики оценивает годность 18-летнего соколёнка к истребительной авиации.

И не раскаяние ли, что в целом в 1941 году не было в РККА таких сержантов, потому и не обратилась 22 июня каждая кочка в дот, а дот в Малахов Курган, вне того, что офицеры что-то там недоучили, а генералы что-то там прошляпили: ведь был же в отечественной истории Гросс-Егерсдорф, где брошенные комсоставом Солдаты и Сержанты обломали клыки Фридриху Великому… Как и свидетельство этого неблагополучия растянувшаяся Чечня и Дагестан: разгром бандитских гнёзд и схронов – это Война Сержантов: уже рота чудовищно велика, неповоротлива, обозрима, медлительна и теряется в блошатнике москитных целей.

Но молодой кандидат в воины – и это так до первого боя – должен был пройти испытание самым главным экзаменатором, Войной – и в самый неподходящий момент.

Шёл 1916 год, к концу которого, по наблюдениям крупнейшего русского военачальника Первой Мировой войны генерала Брусилова, русской армии уже не было – было изобилие технических средств при миллионных толпах удерживаемых в прифронтовой полосе транспортным кризисом дезертиров и и околачивающихся. Завершающим строкой в палинодии Российской Императорской Армии стала гибель в октябрьских боях на Стоходе Петровской Гвардии: преображенцев, семёновцев, измайловцев, павловцев…