Лев Исаков - Русская война: дилемма Кутузова-Сталина

В общем же существует устойчивое согласие относительно того, что происходило на военном театре Восточно-Европейской равнины с 24 июня по 17 августа 1812 года – разночтения возникают сразу, дружно с этой 2-й даты, когда к Армии подъехал в покойном возке впервые назначенный по особому Положению о Главнокомандующем новый водитель российских армий, Первый по производству «времён Очаковских и покоренья Крыма» генерал-от-инфантерии, граф и светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. И с этого дня ушёл мир и покой из штабных голов русских и французских и покатилась волна недоумения, и более она, как оказалось, не отставала ни от воевавших армий, ни от писавших о них исследователей: отныне она следует за каждым движением русской армии, по необходимой связи преследуемого-преследователя перебрасывается на французскую армию, переходит в национальные историографии, становится всемирной проблематикой. Здесь ломают копья в явных и заочных схватках Веллингтон и Пелле, Энгельс и Михайловский-Данилевский, Бескровный и Мадлэн, Жилин и Тарле, Клаузевиц и Толстой, Вальтер Скотт и Виктор Гюго, являют основательность своего образования офицеры Генеральных Штабов, и разнузданное оригинальничанье влюблённые разновозрастные дилетанты; здесь несётся 187-летний хоровод и как не удивительно, не теряет запала страсти и почти не приближается к средне-приемлемому, без демонологии и психоанализа, результату. Вот оценка Ф.Энгельса 1852 года «для нас русская компания 1812 года единственная где остаются еще не решенными крупные стратегические вопросы» – дословно справедливо и для 1999 года…

При этом оспариваемое в сути, но видимое в проявлениях движение событий то ближе, то дальше от нашего понимания: вся последующая канва целого– войны представляет собой как бы перекручиваемую по оси ленту, которая то раскрывается во всей полноте смысла, то поворачивается ребром, зрительно его утрачивая.

Можно сказать, что действия противников, задаваемые русской стороной, от оставления Царева-Займища до остановки при Бородино изображаются в нарастающей степени разномыслия, точнее, повременно разделенного единомыслия то в ту, то в другую сторону, т. е. коллективно-коньюнктурных шатаний:

– то бросаемся в одну крайность, Кутузов сражения не хотел, поэтому ушел с превосходной позиции (Барклай-де-Толли, Энгельс, Толь, Клаузевиц) у Царева-Зеймища, очень трудной к отысканию на равнинных ландшафтах, и вынужден был дать бесполезный бой под давлением общественного мнения на первом мало-мальски удобном, а скорее неудобном (те же лица минус Толь, плюс Багратион, плюс Ермолов) месте;

– то поворачиваем в другую крайность и заявляем об острейшем желании Кутузовым генеральной битвы, ссылаясь на мнение Наполеона, слова самого М.И., его письма Александру I-му, а оставление во всяком случае серьезной позиции у Царева-Займища объясняем желанием приблизиться к резервам, корпусу Милорадовича – правда, по сверке дат оказывается, что он уже пришел за сутки до выхода армии из Царева, да и как-то странно двигать армию к резервам, а не подтягивать резервы к армии (т. е. идти вшестером к одному) – к Московскому ополчению, боевую цену которого очевидцы определяли в нуль; открываем даже план целой системы сражений, которая должна разрушить Наполеона, в руках его правда никто не держал, но это и так понятно, а если нам понятно, то Кутузову должно, тем более что он сам что-то там смотрел у Иванкова, у Колоцкого монастыря, перед Можайском, за Можайском, перед Москвой… Дано тем не менее только одно сражение, у Бородино!

Само Бородино – точка перегиба, тут уже полный разнобой:

– все российские и советские историки, от Д. Милютина до В. Сироткина убеждены в победе Кутузова и только пух и перья летят от тех паршивых птиц, которые в том на миг усомнятся, хотя бы от М. И. Богдановича в 1869 году или от Е. В.Тарле в 1944-м;

– все иностранные, от Жомини, Бернгарди, Клаузевица, Энгельса до Кальметта приписывают победу Наполеону;

– наконец, присутствует пульсирующей жилкой отечественное направленьице, которое по умонастроениям межеумочного интеллигентского слоя очень склонно к западному фактологическому объективизму, а протяжённостью души рвётся к Толстовскому Субъективизму оценок, в терпимой форме это присутствует у Н.Троицкого: Бородино у них Вещь в Себе, спрашивать страшно – обдадут русским духом.

В общем русские старательно оправдывают своё отступление после победы, французы своё крушение после неё же, рождая естественное подозрение, что ни те ни другие не проникли по настоящее время в смысл произошедшего.

Наполеон – …три дня не оглашает факта боя…

Кутузов – …определённо доволен 5–6 часов, во всяком случае до доклада Дохтурова…

Соотечественники далее начинают славянофильскую мистику по поводу оставления Москвы.

Иностранцы впадают в спиритуализм, почему через 50 дней после «генеральной победы» Наполеон почти разбит.

От Бородино до поворота на Подольск общая специфическая форма непонимания, выжидание чего-то: угрюмое, радостное, настороженное, облегчённое – по душевной склонности или принадлежности к воюющим сторонам. По словам Ермолова, сказанным Раевскому» Армия надеется на Главнокомандующего, впрочем, без особой основательности», уже полагая в нём что-то необычное.

Кто сжёг Москву: Пьяный вестфальский кирасир, полоумный Ростопчин (на совести Екатерины 2-й), выпавший из печки уголёк, мородёры-мазохисты, патриоты-шизофреники (терминология В.Лидина и «Огонька» в отношении Зои Космодемьянской) – полный разнобой. По приливам настроения, то все квасные патриоты, то пацифисты-одуванчики, хором кричим «Мы! – Не Мы!»

И вдруг в полдень собравшимся и начавшим писать диспозицию о движении через Бронницу на Рязань квартирмейстерам армии отдаются новые распоряжения, корпусные командиры получают приказ быть готовым выступить в полночь – без объявления куда… Из тьмы, как Афина в полном вооружении из головы Зевса, вышел Тарутинский маневр, который обнаружили через 10 дней, поняли через месяц, оценили через 10 лет. Наполеон на о. Св. Елены «Эта старая лиса Кутузофф все-таки здорово провел меня со своим фланговым маршем» – и только-то?!

Далее «почти ясность» до самого конца боя за Малоярославец. Можно как-то упрятать малопонятные узлы вокруг нападения на Мюрата (Тарутинский бой) – толи нападали, толи кому-то демонстрировали, что нападаем…

А вот с Малоярославца какие-то странные зигзаги – Кутузов вдруг уходит к юго-западу, Наполеон, который вроде бы должен рваться на запад, по прямой дороге на Медынь поворачивает в отходящем направлении на СевероЗапад, на Смоленский тракт, разорённый летним прохождением 2-х армий – потом оправдывается. Ошибка! Далее Наполеон вместо своего обычного правила идти порознь – сражаться вместе, строит войска одной огромной 70километровой колонной (2 дневных перехода), обрекая замыкающие части на вымирание и начинает отход к Смоленску – а Кутузов уподобляется старому драному коту, который все прикладывается к тёплой печке, да молодые котята не дают, подлетают – Тятенька, дай подраться! – Тьфу на вас! – Подлинный случай, однажды на 3-м или 4-м представлении Ермолова о каком-то решительном боевом действии старик-фельдмаршал так энергично плюнул, что «немалая часть того слетела на щеки и мундир курьера». Высочайший темп маршей тем не менее соблюдается неукоснительно, чем восхищен даже придирчивый Клаузевиц… Острое впечатление, что под поверхностью событий присутствуют сразу несколько разносоставленных планов и то, чем бесятся Ермолов, Платов, Милорадович, для старика просто раздражающая мелкая дурь, отрывающая от чего-то неизмеримо более важного! Так как внешность все же соблюдена, французская армия истребляется и самоистребляется, то боевые рубаки, крутя носами и ворча по неполному пониманию Главнокомандующего, делают свое дело, тем более, что при таком «покойном» начальнике легко выдвинуться.