Гровер Ферр - Оболганный сталинизм. Клевета XX съезда

В январе 1938 года Хрущёв был снят с поста первого секретаря московского городского и областного комитетов ВКП(б) и назначен руководить ЦК компартии Украины. Освободившуюся должность через некоторое время занял Александр Сергеевич Щербаков.

В своих воспоминаниях Хрущёв пишет о Щербакове с большой неприязнью, а причины такого недоброжелательства не ясны. В недавней биографии Щербакова, написанной А. Н. Пономарёвым и изданной Главным архивным управлением Москвы, исследуются истоки такой враждебности. Как там указывается, антагонизм к Щербакову прослеживается с того времени, когда тот вопреки нажиму Хрущёва наотрез отказался раздувать на бумаге отчётные цифры о «рекордном» урожае, полученном за счёт двойного учёта семенного зерна [649].

Ещё больше неприятностей сулила начатая в Москве проверка жалоб и апелляций от исключённых из партии в 1937–1938 годах: за тот самый период, когда во главе московского городского и областного комитетов стоял Хрущёв, из 12 000 письменных обращений до 90 % дел разрешилось в пользу заявителей. Однако Пономарёв умалчивает, что значительное число из тех исключённых были казнены, а апелляции поданы уцелевшими членами их семей [650].

Конечно, Хрущёв входил в состав репрессивной «тройки» и лишь изредка уступал в ней место одному из своих заместителей. Все остальные члены московской «тройки» по приговору суда были казнены за проведение незаконных репрессий. Логично полагать, что в силу столь серьёзных компрометирующих обстоятельств Хрущёв чувствовал себя чрезвычайно уязвимым. В конце концов лишь на очень немногих из первых секретарей можно возложить такую же меру ответственности за массовые противозаконные деяния, в том числе за исключения из партии, отправки в лагеря и казни десятков тысяч неповинных людей, – как на Хрущёва.

Пономарёв приводит свидетельство, показывающее, что Щербаков в свою очередь тоже весьма прохладно относился к Хрущёву. На XVIII съезде ВКП(б) Щербаков выступил с докладом и ни разу не упомянул в нём своего предшественника. Для сравнения: Г. М. Попов, второй секретарь как при Щербакове, так и при Хрущёве, расточал многие похвалы в адрес последнего – факт, который особенно выделяется на фоне щербаковского молчания [651].

Опираясь на рассказы членов семьи Щербакова и документы московского Главархива, Пономарёв постарался опровергнуть множество ходульных обвинений, выдвинутых в воспоминаниях Хрущёва; например, его утверждение, что Щербаков был, дескать, «подвержен пороку пьянства» [652]. Между тем, по словам детей и сослуживцев, Щербаков почти совсем не употреблял спиртного. Пономарёв приводит примеры двуличного отношения к членам семьи Щербакова после его кончины. Пока был жив Сталин, Хрущёв демонстрировал симпатию к осиротевшему семейству, но когда сам пришёл к власти, по его личному распоряжению Щербаковых лишили дачи, а все принятые ранее постановления о чествовании Щербакова были отменены [653].

Не кто-либо, а сам Хрущёв обладал «ядовитым, змеиным характером» [654]. Несмотря на политическую близость, Анастас Микоян осудил Хрущёва за его недобросовестность и нелояльность к людям, а также за приверженность к искажению исторических фактов [655]. Отчего Хрущёв был так враждебно настроен к Щербакову и его семье? Почему он столь откровенно ненавидел персонально Щербакова?

В мемуарах Хрущёв почему-то обходит молчанием роль Щербакова в разоблачении А. В. Снегова – одного из участников заговора 1937 года. В 1950‑е Хрущёв близко сошёлся со Снеговым, и, освободив его из заключения, назначил на важный пост в МВД СССР. Впоследствии Хрущёв не раз прибегал к консультациям Снегова, а в 1956 году процитировал его письмо в «закрытом докладе». По словам зятя Хрущёва Алексея Аджубея, Снегов был другом и доверенным лицом Хрущёва [656].

Современные историки считают, что Хрущёв стремился скрыть истинный размах и характер своего участия в массовых репрессиях. В сталинские времена злоупотребления в этой сфере становились причиной для предания суду и последующего вынесения смертных приговоров многим из партийных чиновников и руководителей госбезопасности. Из чего следует: на протяжении почти двух десятилетий Хрущёв боялся раскрытия своей роли одного из крупных организаторов массовых незаконных репрессий. Его страхи были тем сильнее, что он, как предполагается, сам участвовал в правотроцкистском заговоре и просто чудом избежал разоблачения.

О пагубных итогах хрущёвских репрессий Щербаков знал, как, наверное, никто иной. К тому же его мнение имело достаточный вес как у Сталина, так и в Политбюро [657]. В мае 1941 года Щербаков был утверждён одним из секретарей ЦК и таким образом занял в партийной иерархии более высокое положение, нежели Хрущёв.

Щербаков умер в мае 1945 года в возрасте 44 лет. 10 декабря 1944 года он перенёс сердечный приступ и с тех пор поправлял своё здоровье в домашних условиях. 9 мая 1945 года врачи разрешили ему встать с постели и прогуляться по праздничной Москве, ликовавшей в честь победы над нацистской Германией, которая была одержана в тяжелейшей борьбе. В результате у Щербакова случился ещё один сердечный приступ, от которого 10 мая он скончался.

Почему медики позволили человеку с больным сердцем вставать с кровати, когда основной метод лечения предполагает в таких случаях строгий постельный режим? [658]Один из врачей Щербакова Яков Этингер признался следователю М. Т. Лихачёву, что делал всё от него зависящее, лишь бы сократить Щербакову жизнь, поскольку считал последнего антисемитом [659]. На допросе у министра МГБ В. С. Абакумова Этингер сначала отказался от своих показаний, а затем подтвердил их вновь. Вскоре после этого Этингер умер в тюрьме.

Всё произошедшее стало частью т. н. «дела врачей», ряд страниц которого содержат явные признаки следовательских фальсификаций. Не исключено, что показания Этингера были добыты у него под пытками, а сам он, возможно, не совершал врачебных ошибок, ускоривших смерть Щербакова. Однако те из обвиняемых по «делу врачей», кто в 1948 году лечил Андрея Жданова, покаялись в том, что медицинская помощь оказывалась ему неправильно, что в конце концов привело к его преждевременной кончине. Своему пациенту они позволяли не только вставать с постели, но и разрешили ему прогулки; когда вызванная ими для снятия ЭКГ женщина-кардиолог пришла к выводу, что у Жданова сердечный приступ, лечащие врачи категорически отвергли поставленный диагноз, потребовав исключить упоминание о нём из составленного кардиологом письменного заключения. Ничего себе «ошибка»! Объективно говоря, поведение врачей полностью отвечает определению «заговора», и лишь не ясно, действительно ли заговорщики собирались умерщвлять партийных руководителей, в чём их обвиняли впоследствии, либо вся их вина заключалась в создании порочной системы круговой поруки.