Джекоб Коннер - Иисус. Тайна рождения Сына Человеческого (сборник)

Иегова обещает им господство над миром при известных условиях; и здание их истории такое чудо замысловатой структуры, что евреи, несмотря на самую горемычную, жалкую участь (то есть целого народа), какая только известна в летописях мира (причем они лишь один-единственный раз, а именно при Давиде и Соломоне, наслаждались полстолетия относительным благосостоянием и порядком), все-таки представляют себе свое прошлое в самых блестящих красках, всюду видят охраняющую десницу Божию, распростертую над ними как над избранным народом, над единственными «людьми в настоящем смысле слова», – всюду, словом, находят исторические доказательства истины их веры, из чего они почерпают затем уверенность, что еще сбудется в полной мере все обещанное несколько тысячелетий тому назад Аврааму. Но, как сказано, божественное обещание было связано с известными условиями. Нельзя было ни ходить по своему дому, ни есть, ни гулять в поле, не вспоминая сотню разных заповедей, от выполнения которых зависела судьба нации [37]. Как говорится у Псалмопевца: «В законе Господа воля Его, и о законе Его размышляет он день и ночь».

У нас человек каждые два года бросает избирательный бюллетень в урну; он едва знает или даже вовсе не знает, что жизнь его имеет еще какое-то национальное значение; еврей же никогда не может этого забыть. Его Бог обещал ему: «Никакой народ не устоит перед тобой, и ты истребишь их всех», – но тотчас же прибавляет: «Все заповеди, которые Я даю тебе, ты обязан соблюдать!» Таким образом Бог вечно жил в их сознании. Кроме материальной собственности, еврею, в сущности, было все запрещено; поэтому все помышления его были направлены единственно к наживе; только от Бога он надеялся получить наживу. Кто никогда раньше не давал себе отчета в этих обстоятельствах, здесь бегло намеченных, тому трудно составить себе понятие, какую поразительную яркость получила при таких условиях идея о Боге. Правда, еврей не смел представить себе Бога; но Его действия, Его реальное ежедневное вмешательство в судьбы мира было в некоторой степени делом опыта; ведь вся нация жила этим; размышлять об этом было их единственным духовным занятием.

В такой-то среде вырос Христос; из этой среды Он никогда не выходил. Благодаря своеобразному взгляду евреев на историю Он пробудился к сознанию всеобъемлющего арийского культа природы и своего исповедания «tat-twam asi» («и ты еси таков»), в самом очаге чистого антропоморфизма, где все мироздание существовало только для человека, а все люди только для одного избранного народа, следовательно, в непосредственной близости к Богу и к Провидению Божию. Он нашел в Иудее то, чего не мог бы найти нигде в целом мире, – готовую систему строительных лесов, которыми обозначалось, где Он мог соорудить свою новую идею о Боге и о религии. От собственно еврейской идеи после земной жизни Иисуса не осталось ничего – как по окончании постройки храма можно было убрать леса. Однако они сослужили службу, и выстроить без лесов было бы немыслимо. О том Боге, у Которого просят хлеба насущного, могли помышлять лишь там, где Бог обещал человеку земные блага; о прощении грехов можно было молить лишь Того, Кто издал определенные законы… Я боюсь, однако, быть неверно понятым, если стану пускаться в такие частности; достаточно, если я дал общее понятие об этой своеобразной атмосфере Иудеи и тем способствовал выводу, что идеальнейшая религия не обладала бы такой жизненной силой, если б она не была связана с наиболее реалистической, вещественной и, мы спокойно можем сказать, самой материалистической в целом мире. Этим путем, а не вследствие своей мнимой высокой религиозности еврейство стало религиозной мировой силой.

Станет еще яснее, лишь только мы рассмотрим влияние этой исторической веры на судьбу Христа.

Самая мощная личность может действовать лишь тогда, когда ее понимают. Хотя бы это понимание было с пробелами, хотя бы оно даже было иной раз прямым недоразумением, но какая-либо общность чувства и мысли должны установиться связующим звеном между личностью проповедника и толпой. Те тысячи, что слушали Нагорную проповедь, наверное, не понимали Христа, да и как могли они понимать? То был народ бедный, подавленный вечной войной и возмущениями, систематически одурачиваемый своими священниками; могущество слова Христова затронуло, однако, в сердцах наиболее одаренных из них ноту, которая не прозвучала бы нигде в другом месте на земле: не есть ли этот Мессия обещанный избавитель от наших бед и горя? Какая громадная сила заключалась в одной возможности такого представления! Тотчас же связали мимолетное неясное настоящее с самым далеким прошлым и с несомненным будущим, вследствие чего настоящий момент получил вечное значение. Что Мессия, ожидаемый евреями, отнюдь не имел того характера, который придаем этому понятно мы, индоевропейцы, это уже второстепенно [38].

Эта идея существовала, существовала исторически, – мотивированная вера, что каждую минуту может и должен появиться с небес Спаситель. Ни в каком другом месте на земле ни один человек не мог бы иметь такого, хотя бы основанного на недоразумении, предчувствия о мировом значении Христа. Спаситель остался бы человеком между людьми. И в этом смысле я нахожу, что те тысячи, что вскоре после того кричали: «Распни Его, распни Его!» – обнаружили столько же смысла, как и те, что благоговейно слушали Нагорную проповедь. Пилат, вообще суровый, жестокий судья, не мог найти в Христе никакой вины [39]. В Элладе и Риме его почитали бы как святого человека. Еврей, напротив, живший одиноко в истории и которому «языческое» понятие о нравственности и святости было чуждо – так как он знал один лишь «закон» и соблюдал этот «закон» опять-таки ради совершенно практических целей, а именно чтобы не навлечь на себя Божий гнев и обеспечить свою историческую будущность, – еврей смотрел на такое событие, как явление Христа, с чисто исторической точки зрения и по справедливости должен был бесноваться, когда обещанное ему царство, для приобретения которого он так много веков страдал и терпел, ради обладания которым он разобщился от всех людей на земле, всем стал ненавистен и всеми презираем, когда это царство, в котором он надеялся видеть все народы порабощенными себе, всех государей коленопреклоненными перед собою во прах, – вдруг превратилось из земного в «царство не от мира сего». Иегова часто обещал своему народу, что Он «не обманет его», и еврею это могло показаться обманом. Не только одного, но многих они подвергли казни, потому что их принимали за обещанных Мессий или они сами выдавали себя за таковых. И по праву, ибо вера в будущее была таким же столпом их народной идеи, как вера в прошлое. И вдруг появилось это галилейское лжеучение! Вместо издревле освященного, упорного материализма вдруг водрузилось знамя идеализма! Бог мщения и войны превратился в Бога любви и мира! Необузданную волю, простиравшую обе руки к злату всего мира, Христос учил, чтобы она бросила все, чем обладает, и искала сокровища, зарытые в собственной душе! Еврейский синедрион был дальновиднее Пилата и тысяч христианских теологов. Не с полной сознательностью – нет, наверное, нет, – а с безошибочным инстинктом, присущим чистой расе синедрион схватил Того, Кто подорвал всю историческую основу еврейской жизни, уча людей: «Не пекитесь о завтрашнем дне!», Того, Кто в каждом своем слове, в каждом поступке являлся противоположностью еврейства, и не выпустил Его из рук до тех пор, пока Он не предал духа Своего. И только смертью Христа судьба свершилась, пример был преподан. Учениями не могло быть основано новой веры; в благородных, мудрых, нравственных учениях не было в то время недостатка, и ни одно ничего не могло поделать с людьми; требовалась прожитая жизнь, и чтобы эта жизнь тотчас же в качестве всемирно-исторического подвига включена была в мировую историю. Только еврейская среда соответствовала этим условиям. И точно так же, как жизнь Христа могла быть прожита только при помощи еврейства, несмотря на то что она была его отрицанием, так и молодая христианская Церковь развила целый ряд древних арийских представлений – о грехе, о спасении, о будущей жизни, о помиловании и т. д. (все вещи незнакомые евреям и оставшиеся им незнакомыми) – в ясные, видимые формы, уложив их в еврейскую историческую схему [40]. Никогда не удастся совершенно освободить явление Христа от этой еврейской основной ткани: были такие попытки в первые века христианства, но без успеха. Таким путем только изгладились те многочисленные черточки, в которых выражается своеобразность личности, и осталась лишь одна отвлеченность [41]. Еще глубже влияние второй черты характера.