Михаил Долбилов - Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

Stanislawski M. Tsar Nicholas I and the Jews. The Transformation of Jewish Society in Russia, 1825–1855. Philadelphia: The Jewish Publication Society of America, 1983; Lederhendler E . The Road to Modern Jewish Politics. Political Tradition and Political Reconstruction in the Jewish Community of Tsarist Russia. New York; Oxford, 1989; Klier J.D. Imperial Russia’s Jewish Question, 1855–1881. Cambridge: Cambridge University Press, 1995; Nathans B . Beyond the Pale. The Jewish Encounter with Late Imperial Russia. Berkeley: University of California Press, 2002 (перевод: Натанс Б. За чертой: Евреи встречаются с позднеимперской Россией. М., 2007); Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии. 1827–1914. М., 2003.

Nathans B . Beyond the Pale. P. 45–79.

См. об этом: Frankel J . Assimilation and the Jews in Nineteenth-Century Europe: towards a New Historiography? // Assimilation and Community. The Jews in Nineteenth-Century Europe / Ed. by J. Frankel and S. Zipperstein. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 21–23; Маурер Т . Западные евреи? Восточные евреи? Аккультурация как парадигма сравнительной истории евреев в Германии и Восточной Европе // Ab Imperio. 2003. № 4. С. 59–91; Stein S.A . Making Jews Modern: The Yiddish and Ladino Press in the Russian and Ottoman Empires. Bloomington: Indiana University Press, 2004. P. 8–10 et passim.

Некогда господствовавшая в историографии аксиома, согласно которой массовое обращение евреев в православие составляло затаенную мечту правителей империи, теперь не только сдана в архив, но и радикально переосмыслена. В исследованиях Дж. Клира показано значение, которое часть российских бюрократов и публицистов придавала сохранению и (в их понимании) усовершенствованию традиционной иудейской религиозности. Православный еврей далеко не всегда являлся приветствуемой или возбуждавшей симпатию фигурой; проблема «искренности» обращения была в еврейском случае особенно острой. Страхи, которые вызывало в русском обществе проникновение в его среду обрусевших и принявших православие евреев, выражались и отчасти моделировались беллетристикой конца XIX – начала ХХ века ( Klier J. Imperial Russia’s Jewish Question. P. 84–101; Idem . State Policies and the Conversion of Jews in Imperial Russia // Of Religion and Empire. Missions, Conversion, and Tolerance in Tsarist Russia / Ed. by R. Geraci and M. Khodarkovskii. Ithaca&London: Cornell University Press, 2000. P. 92–112; Сафран Г. «Переписать еврея…»: Тема еврейской ассимиляции в литературе Российской империи (1870–1880 гг.). СПб., 2004; Avrutin E. The Jewish intelligentsia, state administration, and the myth of conversion in tsarist Russia // Words, deeds and values: The intelligentsias in Russia and Poland during the nineteenth and twentieth centuries / F. Björling and A. Pereswetoff-Morath, eds. Lund: Lund University, 2005 (Slavica Lundensia, 22). P. 99–118).

Маурер Т. Западные евреи? Восточные евреи? С. 63.

Специально о раввинских училищах см.: Dohrn V. Das Rabbinerseminar in Wilna (1847–1873). Zur Geschichte der ersten staatlichen höheren Schule für Juden im Russischen Reich // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1997. Bd. 45. S. 379–400; Idem. The Rabbinical Schools as Institutions of Socialization in Tsarist Russia, 1847–1873 // Polin: Studies in Polish Jewry. 2001. Vol. 14. P. 83–104.

Чериковер И . История Общества для распространения просвещения между евреями в России. 1863–1913. СПб., 1913. С. 9.

Stanislawski M . Tsar Nicholas I and the Jews. Р. 43–122.

Klier J . Imperial Russia’s Jewish Question. Р. 222–244, особ. 234–235.

Ibid. P. 160–162, 230 (цитата), 237–238.

Эльяшевич Д.А . Правительственная политика и еврейская печать в России. 1797–1917: Очерки истории цензуры. СПб.; Иерусалим, 1999. C. 192–266, особ. 221–250.

Там же. С. 24–25, 224, 230, 315.

Meyer M. Response to Modernity. A History of the Reform Movement in Judaism. New York; Oxford: Oxford University Press, 1988. P. 49, 56–59 et passim.

Staliūnas D. Making Russians. P. 199–233.

См. в особ.: Ibid. P. 221, 231–232.

Ibid. P. 227–230.

Itzkowitz D . The Jews of Europe and the Limits of Religious Freedom // Freedom and Religion in Europe and the Americas in the Nineteenth Century. P. 150–171, особ. 165.

Stanislawski M. Tsar Nicholas I and the Jews. Р. 45–46; Nathans B . Beyond the Pale. Р. 33–34.

Meyer M . Response to Modernity. Р. 32–43, 104–105; Stanislawski M. Tsar Nicholas I and the Jews. Р. 91.

Klier J. State Policies and the Conversion of Jews in Imperial Russia. P. 98; Werth P . At the Margins of Orthodoxy. P. 181.

Культурный контекст, в котором российские элиты в 1820–1840-х годах воспринимали иудаизм, впечатляюще реконструирован в недавнем исследовании: Вайскопф М. Покрывало Моисея: Еврейская тема в эпоху романтизма. М.; Иерусалим, 2008. Вайскопф рассматривает образ еврея в русской литературе и общественном сознании той эпохи как отражение и преломление смыслов, заложенных в понятие о законе, отменяемом благодатью, и в идею о Ветхом Завете как прежде всего и почти исключительно префигурации Нового Завета. На материалах беллетристики, поэзии и публицистики Вайскопфу удается показать, как все крепнувшая ассоциация Ветхого Завета с современным еврейством вносила неопределенность в понимание и толкование ветхозаветных по происхождению идиом божества, власти, благочестия, красоты и проч. (для примера сошлюсь на его трактовку литературных клише прекрасной еврейки как «прообразовательного» замещения Девы Марии, а старого и жестокосердого отца или мужа, покидаемого героиней, – как аллюзии на «библейского ревнителя, Бога-Отца» [Там же. С. 233–234]). Однако попытка Вайскопфа через ту же оппозицию закона и благодати объяснить политику властей по «еврейскому вопросу» приводит не к виртуозному уловлению противоречивых смыслов, а, напротив, к тиражированию довольно плоских тезисов виктимизирующей традиции. Акцент на префигурации приписывает правительственным мерам чрезмерную единонаправленность и прямолинейность: «Борьба с Талмудом велась как для ассимиляции иудеев, так и в надежде на их последующее приобщение к самоочевидным “прообразовательным” истинам Ветхого Завета» (Там же. С. 148; см. также с. 319). Не говоря уже о том, что автор игнорирует свидетельства о стремлении Уварова «реформировать» евреев именно в их качестве иудеев, а не неофитов-христиан (пусть даже сам Николай I, далеко не всегда всевластный, мог больше своего министра думать о крещении евреев), противопоставление Ветхого Завета Талмуду в разных обстоятельствах могло подразумевать не только приглушенную до поры до времени проповедь христианской благодати. Сама «ветхость» религиозной традиции с точки зрения приоритетов тогдашней конфессиональной политики имела самоценность: именно с ее (воображаемым) воскрешением связывалось избавление данной религии от позднейшей «порчи». Впрочем, нельзя сказать, что эта дихотомия почвы и порчи, которая причудливо накладывалась на оппозицию закона и благодати, ускользает от внимания Вайскопфа. Так, анализируя рассуждения востоковеда В.В. Григорьева об утрате Моисеевой религией первоначальной «чистоты и простоты» (добавлю от себя, перекликающиеся с ментальными схемами николаевских администраторов конфессий), он обнаруживает в григорьевской модели постепенной деградации веры во всех мировых религиях нечто «вроде позитивистской версии руссоизма, удрученного неизбежной утратой древних добродетелей на протяжении исторического развития» (Там же. С. 347–348; ср. меткие наблюдения Вайскопфа об общей логике николаевских мероприятий в отношении различных конфессий: с. 273, прим. 2).