Питер Хизер - Восстановление Римской империи. Реформаторы Церкви и претенденты на власть

И де-факто, и де-юре короли государств-правопреемников на подвластных им территориях унаследовали вид религиозной власти, которая раньше принадлежала римским императорам; по крайней мере, как только они обратились в католическую веру. Короли франков (а значит, и все, кого они завоевали) официально были католиками со времен Хлодвига, а вестготы – со времени III Толедского собора в 589 г. Англосаксонские короли начали становиться добрыми католиками-христианами начиная с 597 г., и приблизительно к 660 г. все уже были ими. Лангобарды были приверженцами решений Никейского собора начиная с VII в. Все эти короли быстро переняли римскую имперскую идеологию силы. Все они были назначены Богом, как объяснялось, и правили на основании особых отношений с Ним. Сочетая эллинистическую королевскую власть и модели Ветхого Завета, как это делали римские императоры в позднеримскую эпоху, они становились гораздо больше чем просто мирскими правителями, – избраны и назначены Всевышним [274]. И как это было с их позднеримскими предшественниками, с идеологической точки зрения это давало им возможность действовать в своих владениях как главам церкви.

Если взять все тот же перечень, которым мы пользовались раньше, то можно увидеть, что в эти годы на Западе не было большой активности в отношении вероучения – когда старые римские образовательные структуры уступили своим менее интенсивным (то есть в основном непрофессиональным) раннесредневековым преемникам, так что это, наверное, неудивительно. Но все это демонстрирует ту же самую модель, посредством которой королевские планы теперь господствовали в том решающем месте, где пересекались вероучение, Вселенские соборы и принуждение. Самые яркие примеры нам дает Вестготское королевство VI в. Король Лиувигильд (568–586), восстановивший политическое единство королевства после ряда поражений от франков, попробовал проделать то же самое на религиозном фронте и втолковать решение доктринального вопроса, которое могло послужить компромиссом между арийско-вестготской элитой своего королевства и испано-римским большинством, вставшим на сторону решений Никейского собора. Эта инициатива провалилась, но это была королевская инициатива по классическому позднеримскому образцу. В следующем поколении аналогичным образом поступил сын Лиувигильда Рекаред (586–601), решения и инициативы которого лежали в основе официального принятия королевством никейского христианства на III Толедском соборе в 589 г. В англосаксонской Англии на синоде в Уитби в 664 г. именно вмешательство короля Освия, по рассказу Беды Достопочтенного, сыграло решающую роль в том, что королевство Нортумбрия стало следовать римскому, а не ирландскому методу при вычислении даты Пасхи.

Когда обе стороны представили свои аргументы, слово взял король Освий: «И тогда король заключил: „И я говорю вам, что [святой Петр] – небесный привратник, которому я не буду противоречить, но буду, насколько умею и могу, во всем повиноваться его решениям, чтобы, когда я приду к вратам в Царствие небесное, было кому открыть их, так как у него от них ключи”». Безусловно, здесь роль папской власти более чем проходная, так как авторитет папства – это то, что в конечном итоге склонило короля к такому решению, но тем не менее мы видим его, присутствующего на синоде, который, выслушав, как церковнослужители обсуждают формальности, сам принял ключевое решение. Это мелкомасштабная копия римской имперской модели всеохватной религиозной власти [275].

В области назначений на высшие церковные посты королевский приказ тоже играл первую скрипку. Наш самый колоритный раннесредневековый источник – исторический труд Григория Турского. Он включает многочисленные рассказы о деятельности франкской церкви, которые ясно дают понять, что слово королей франков имело большой вес при назначении епископов в своих владениях. Множество факторов могло оказывать влияние при принятии индивидуального решения, но, когда доходило до дела, именно от короля зависело назначение, и кандидат без одобрения короля не проходил. Григорий часто сетует на это, но тут же проговаривается, что он тоже обеспечивал себе королевское одобрение – в его случае им являлся король Сигиберт, – чтобы побить притязания конкурента на его Турскую епархию. Но опять-таки разве не Черчилль сказал, что последовательность есть признак посредственности? Нам не хватает аналогичных повествовательных источников из католического Вестготского королевства, но, несмотря на случайный пример обратного, я уверен в том, что королевское влияние на назначения епископов было так же выражено и там (каким оно и осталось после исламского завоевания, когда эмиры и халифы унаследовали право по крайней мере одобрять кандидатов, прежде чем они были официально рукоположены). В англосаксонской Англии аналогичным образом всегда оказывалась проблематичной ситуация, если при короле находился епископ, ему по какой-то причине неугодный, как ясно дает понять Беда в «Церковной истории народа англов», и тогда королевская воля обычно брала верх [276].

Однако эта модель становится понятной, когда мы обращаем внимание на установление морально-социальных норм для церковнослужителей и мирян, а также на функционирование структур принуждения. Это всегда была вторая главная задача церковных соборов в позднеримский период (помимо решения вопросов вероучения). В послеримский период она такой в основном и оставалась, но после 478 г. западные структуры церковных соборов действовали не в латинской церкви в целом, а в каждом королевстве отдельно.

Возьмем, например, христианскую церковь франкской Галлии. Хлодвиг созвал один собор священнослужителей своего нового королевства в Орлеане в 511 г., но последующая его деятельность в этом направлении была довольно нерегулярной. Единственная известная нам направленная деятельность в Галлии – это последовательный ряд из четырех реформаторских соборов, проведенных епископом Кесарием Арльским в 524–529 гг., но это происходило при Теодорихе и Аталарихе, на тот момент занимавшем главенствующее положение в регионе, который сейчас называется Средиземноморской Францией. В начале 580-х гг. внук Хлодвига Гунтрам проявил достаточно власти, чтобы положить начало реформаторским соборам епископов Франкского королевства, которые стали поднимать стандарты религиозного поведения и практики повсеместно. То, что это быстро стало осознанной традицией, безусловно. Необычная рукопись изначально из Лиона – сердца королевства Гунтрама, но теперь поделенная между Санкт-Петербургом и Берлином – дает нам возможность проследить развитие событий. В течение почти двадцати лет, прошедших после I Маконского собора в 579 г., епископы собирали все существующие постановления, а затем добавили к ним свои собственные обсуждения, иногда подсказанные каким-нибудь особенно замысловатым делом, которое им пришлось разбирать. Со временем они и сумели найти несколько дополнительных подборок постановлений старых соборов и при принятии новых решений начали намеренно ссылаться на решения, уже собранные или принятые ими. Эта работа завершилась составлением нового, тематически организованного кодекса канонических законов Vetus Gallica , перегруппировавшего все существовавшие материалы так, что стало гораздо легче выяснять текущее состояние закона по любой конкретной теме. Все это демонстрирует нам энергичное церковное сообщество франков, которое решительно брало на себя ответственность за прогресс христианства в рамках своей юрисдикции [277].