Питер Хизер - Восстановление Римской империи. Реформаторы Церкви и претенденты на власть

Начало этому необычному процессу, что удивительно, положило утверждение Юстиниана в Constitutio Tanta :

«Что касается любого противоречия, встречающегося в этой книге, ни одно из них не может претендовать на место в ней; и ни одно не будет найдено, если мы полностью рассмотрим причины различия. Будет обнаружена какая-нибудь отличительная особенность, какая бы неясная они ни была, которая положит конец обвинениям в противоречивости, придаст другой вид и охранит ее от обвинений в разночтениях» [335].

Как мы видели в главе 3, изначально это было императорское хвастовство с целью компенсировать тот факт, что проект «Дигестов» подвергся сильному сокращению. Однако юридическая школа в Болонье, основанная знаменитым Ирнерием, приняла это утверждение за чистую монету и посвятила себя – поколение за поколением – демонстрации того, что на самом деле в своде законов Юстиниана не существовало противоречий. Для этого они изучили все тексты отрывок за отрывком, и если они наталкивались на явное противоречие, то хватались за любой довод – обнаруживали, что Юстиниан в каждом случае вкладывал «особый дифференциальный признак… который кладет конец обвинениям в противоречивости» – в попытке найти какой-то обходной путь. Характер доводов, которые они использовали, был различным. Юристы всегда пристально вчитывались в точную словесную формулировку изучаемого отрывка и иногда решали проблемы путем подробного грамматического или риторического анализа. Они также сравнивали каждый отдельный отрывок с потенциально аналогичным судебным решением, входящим в этот корпус текстов, – подход, который дал им еще один набор возможных объяснений, когда грамматики и риторики оказывалось недостаточно. В некоторых случаях принятия внешне противоречивых решений они поступали таким образом: один или несколько подобных текстов должны быть отнесены к категории исключений, допускаемых лишь в точно определенных обстоятельствах. Поэтому тексты не противоречили общему правилу, которое они определяли в другом законе, и в итоге разграничение между «общим» и «частным» законами оказалось чрезвычайно продуктивным подходом. Все это предприятие представляет собой памятник мощи человеческой изобретательности при принятии желаемого за действительное.

Избранный метод представления этих доводов состоял в наведении глянца. Сначала шел обсуждаемый отрывок из текстов Юстиниана, а затем как попытка навести глянец шли полное объяснение его значения и предпочтительное решение любого явного противоречия. В ходе XII в. подробные глянцы были наведены многими учеными, а опоздавшие комментировали решения, предложенные их предшественниками, до тех пор, пока весь этот процесс не пошел по спирали и не начал угрожать выйти из-под контроля. Наконец, порядок навел герой юриспруденции по имени Аккурсий, который в 1220–1240 гг. превратил столетний спор в текст, состоявший из двух миллионов слов, под названием Glossa Ordinaria , который быстро стал стандартным комментарием к своду законов и основным инструментом всех практикантов и практикующих римских юристов. К концу оставались нерешенными лишь сто двадцать два небольших противоречия. Сто лет чрезвычайно изобретательной работы ученых почти доказали, что Юстиниан прав [336].

Что заставляло специалистов по церковному праву того времени прыгать от возбуждения, пока все это разворачивалось, так это мысль о том, что методы и принципы изучения римского права давали им способ разрешать трудности, возникавшие в их собственном юридическом болоте. На эту мысль, по-видимому, наводил и ее оправдывал тот факт, что существовало значительное частичное совпадение между двумя корпусами материалов, потому что позднеримские императоры особенно часто издавали законы в духовной сфере. Уже в последнем десятилетии XI в. Иво Шартрский знал об этом потенциале. Два его сборника состояли из избранных произведений из все той же старой массы материала, но в предисловии к Panormia он коротко изложил принципы – многие из них основаны на методах, применявшихся Болонской школой в отношении римского права, – с помощью которых можно было предпринять попытку решить канонический конфликт. Сам он не предпринимал попыток (по крайней мере, письменно) воплотить эти принципы на деле, хотя, возможно, устно он делал это в ходе преподавания.

Огромный шаг вперед был сделан двумя поколениями ученых позже с публикацией приблизительно в 1140 г. произведения Concordantia disconcordantium Canonum («Согласование противоречащих канонов», часто называемое «Декрет»), написанного юристом Грацианом, о котором больше ничего и не известно. Он работал в Болонье вместе со всеми римскими юристами, но в остальном даже дату написания его труда пришлось вычислять по подтексту. Произведение включает некоторые положения II Латеранского собора 1139 г., но они не полностью систематизированы. Однако Грациан последовал совету Иво Шартрского и применил принципы, используемые современными ему римскими юристами, к проблемам церковного права. Эти юристы могли строить свои комментарии, изучая юстинианские тексты с начала до конца. Не существовало единого установленного текста церковного закона, так что прежде, чем начать, Грациану пришлось сформулировать ряд тематических рубрик, под которыми он мог затем собрать все соответствующие судебные решения из огромного массива канонических текстов. После этого, следуя методам римских юристов, он приступил к приведению нестройного хора своих многочисленных текстов в порядок с помощью обсуждений, в которых пытались применять последовательные принципы анализа, чтобы получить правильный ответ.

Это был удивительный труд любви, научной мысли и мастерства. В общем и целом он так или иначе привел в порядок около 3800 первоначальных судебных решений, терпеливо применяя все те же принципы, намеченные Иво Шартрским. Столкнувшись с противоречием, вы всегда должны следовать наибольшему авторитету, и здесь влияние Pseudo-Isidore ясно видно. Папские декреталии стоят на самом первом месте, затем идут решения вселенских соборов, а затем провинциальных синодов. Но Грациан осуществлял и другие принципы, проистекавшие прямо из римских юридических споров. Неизменное против изменяющихся законов и общее против конкретных законов – эти категории анализа он нашел чрезвычайно полезными, а также все критические замечания о важности тщательного текстуального анализа, будь то фактически использованный язык или оригинальный контекст любого решения.

«Декрет» Грациана ознаменовал начало, а не конец революции. Труд, который он написал, настолько превосходил все, что было раньше, что хотя его так и не приняли официально, но он немедленно стал отправной точкой всех будущих исследований, и это совпадало с курсом, взятым современной школой римского права. Как и с римским правом, глянец являлся избранным оружием, а так как Грациан сам с ними работал, часто трудно отличить его изначальные решения от решений тех, кто продолжил его труд. И опять-таки, как и с римским правом, обычный и совершенно необходимый сверхглянец – еще один труд Glossa Ordinaria – стал конечным результатом. В случае с церковным законом 90 процентов работы было сделано в 1210-х гг. Иоханнесом Тевтоникусом, а приложение написал Бартоломеус Бриксиенсис в 1240-х гг. Оба они учились и проделали основной объем работы в Болонье, хотя Иоханнес в конечном итоге вернулся домой на север и стал аббатом Хальберштадта [337]. «Декрет» Грациана и весь тот блеск, который он породил, сделали многое для того, чтобы церковный закон стал удобной для применения системой, но, несмотря на тот факт, что влияние Pseudo-Isidore повсеместно укреплялось, мы все еще не добрались до сути той роли, которую играл Грациан в упорядочении папской власти в западноевропейском христианском мире. Чтобы понять это, мы должны принять в расчет второй этап развития события – следствие непосредственно из новаторского труда болонских канонистов.