Даниил Мельников - Империя смерти

Теперь нам известны и фамилии этих двоих, и фамилии всех участников убийства. В деле, предъявленном западногерманскими адвокатами суду ФРГ, — 12 томов.

На территории мемориала, созданного на месте гитлеровского концентрационного лагеря Бухенвальд, сейчас могила Тельмана. На бронзовой доске надпись:

«Вечная слава великому сыну немецкого народа, вождю немецкого рабочего класса Эрнсту Тельману, который 18 августа 1944 г. был убит здесь фашистами».

О системе концлагерей существует огромная литература — здесь и материалы Нюрнбергского процесса, и воспоминания очевидцев (в большинстве коммунистов), и научные исследования, и очерки, и документальные повести. Как видно из этих книг и брошюр, лагеря существовали разные, с разными целевыми установками. И все же сеть «кацет» была унифицирована в самом главном. Она представляла собой невиданного масштаба «конвейер»: на «конвейер» загружались люди, миллионы людей, а выгружался пепел. «Конечной станцией» лагерника был крематорий. Но «длина» «конвейера» в различных лагерях была различной. В одних «загрузка» и «выгрузка» продолжалась несколько часов (лагеря смерти), в других несколько месяцев («рабочие лагеря»), в третьих — год, два («обычные» лагеря).

Издевательства, наказания, казни в «кацет» были самые неожиданные. Каждый комендант, каждый фюрер СС, каждый политфюрер изощрялся, как мог, но опять же общего было больше, нежели разного. Идея «конвейера» заключалась в том, чтобы сломить человека, уничтожить его сперва морально, а потом физически.

Три цифры надо запомнить, чтобы понять весь размах гитлеровского «конвейера». Только на территории Германии насчитывалось 1100 концлагерей. Через концлагеря прошли 18 млн человек, погибли 12 млн.

А теперь вернемся к лагерному «конвейеру».

Мы уже писали, что из семидесятимиллионного населения «рейха» почти никто не мог считать себя полностью застрахованным от «охранного ареста». Что уж тут говорить об оккупированных странах — у кого из поляков, французов, норвежцев родичи не служили в армии, не состояли в запрещенных (иногда сугубо буржуазных) партиях, кто не был ревностным прихожанином или не имел родственников в нейтральных странах, кто не дружил или не был в свойстве с людьми «низших рас» и т. д. и т. п.

Посему каждый ждал ночного звонка [96] В книге немецкой антифашистки Ш. Мюллер «Слесарная команда Равенсбрюка», недавно изданной в СССР, рассказывается, что в лагерь попала женщина, вся «вина» которой заключалась в том, что «в очереди в магазине она посмела сказать: «В этой куче продуктовых карточек невозможно разобраться, что за дурацкие карточки!» Нацистка-фанатичка донесла на нее. Ее арестовали. Стало известно, что она ничего не пожертвовала в фонд зимней нацистской кампании. Ее отправили в Равенсбрюк. : забирали обычно ночью. До войны, то есть до облав и массовых арестов прямо на улицах и предприятиях, будущим лагерникам вручали ордер. Однако это вручение было чистой пародией на законность, ибо кроме фамилии и имени будущего заключенного на ордере было написано: «…берется под охранный арест по подозрению в деятельности, ведущей к предательству и измене родине» или: «…берется под охранный арест, поскольку существует опасность, что имярек использует свою свободу для подрыва национал-социалистского государства и его учреждений».

Впрочем, даже в первые годы нацистского господства ордера давались далеко не всем. Но страх, темный страх перед гестапо, перед людьми в черных мундирах с черепом и свастикой, был настолько велик, что никому просто не приходило в голову сказать, что арест незаконный. К какому закону, к какой правде можно было взывать в царстве нацистского произвола?

Несколько недель, а то и месяцев арестованный сидел в гестаповской тюрьме, в камерах, забитых до отказа людьми, обвиняемыми лишь в том, что они «могут использовать свою свободу» не так, как этого хочется нацистам, или желают «заниматься деятельностью», ведущей не туда, куда идет гестапо… Из камер их вызывали на допросы, после которых «подозреваемые» возвращались избитые, с кровоподтеками, без зубов, иногда с серьезными внутренними повреждениями.

Вслед за тюрьмой шла «транспортировка» — отправление в концлагерь. Естественно, что и это было обставлено соответствующим образом. Сотни заключенных заталкивали в товарные вагоны, и они стояли там в такой тесноте, что даже люди, потерявшие сознание от жажды, голода, холода (или жары) и недостатка воздуха, не падали — это было невозможно. Далее арестованных пересаживали в крытые грузовики. И наконец — пеший марш: истощенных, обезумевших людей гнали пинками, пощечинами, ударами сапог и дубинок к воротам концлагеря; отставших, упавших забивали насмерть, затаптывали, расстреливали в упор… Так происходила пресловутая «селекция» будущих узников «кацет». Только наиболее выносливые, а стало быть работоспособные, переступали порог лагерного ада. С этого и начинался «конвейер смерти».

У ворот лагеря на вновь прибывших набрасывалась свора эсэсовцев — и самые низшие чины, и высшие. И опять направо и налево сыпались удары, зуботычины, пинки. Кое-кто бросал в беззащитных людей камни, кое-кто плевал, кое-кто мочился на них. А все остальные гоготали. Длинноволосых и бородатых таскали за волосы и за бороды. Если на улице был мороз, узников обливали из шлангов водой. Их ставили перед воротами, заставляли стоять по многу часов подряд на холоде, под проливным дождем, под палящим солнцем. Иногда приказывали делать пресловутые приседания. А кто падал, тех пристреливали…

Без «этапа» и церемонии «встречи» нацистский концлагерь был бы невозможен, ведь с самого начала следовало превратить узника в дрожащую, истерзанную плоть, лишить воли и способности сопротивляться. Иногда при «встрече» сажали сразу в карцер.

Документы, которые стали известны после войны, показывают, что эсэсовцам это удавалось отнюдь не всегда. Лагеря рождали героев. Таких, как советский генерал Карбышев, таких, как сотни и тысячи антифашистов из разных стран, подвиги которых всегда будут жить в сердцах человечества.

Но мы говорим не о них, а об империи «кацет» и ее хозяевах — эсэсовцах, о тех, кто по самой своей природе не в силах был понять мужество и достоинство униженных, избиваемых, пытаемых…

Эсэсовцы верили в силу — других богов у них не было. Они не говорили даже, как французский король: «После меня хоть потоп», ибо им казалось, что их власть вечна. Фюрер обещал им «тысячелетний рейх», и они решили, что и концлагеря, и их безнаказанность останутся на века.

…Итак, только после многих мучений и унижений начиналась унизительная процедура приема в концлагерь. Ее не мог миновать никто. После заполнения многочисленных анкет [97] Ойген Когон рассказывает в своей книге, что не все узники вообще понимали, о чем их спрашивали эсэсовцы, в таком тоне шел разговор. Например, одному немцу проорали: «Какая б… родила тебя, ублюдка?» — что означало: «Как фамилия твоей матери?» А между тем этого несчастного произвела на свет женщина, которая получила от Гитлера «материнский крест в золоте». заключенных гнали к парикмахеру (брили наголо даже женщин в женском концлагере Равенсбрюк), потом в душ (часто душ заменяли «купанием» в грязной лохани с дезинфекционной жидкостью). За это время узника успевали обобрать — одежду связывали в узлы, ценности — от денег до обручального кольца, от часов до крестика или распятия — прятали якобы до «освобождения», на самом деле это была добыча эсэсовцев, которую они тут же делили (в лагерях смерти порядок был другой — награбленное добро передавали в имперский банк!).