Гельмут Гюнтер - Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941

Именно Ципп первым обнаружил это заведение на отшибе. Хоть до него и приходилось тащиться несколько километров – кабачок располагался как раз на развилке дорог, одна из которых вела на Заттельдорф. Обслуживали посетителей там дочери хозяйки, там было тихо, уютно и – главное – безопасно.

Еще издали я услышал пение. Ага, значит, ребята уже в нужной кондиции. Оказывается, у Белы был день рождения – разве это не повод для веселья? В центре компании сидела девушка с гитарой – одним словом, царила самая непринужденная и подходящая для пения наших «песен ландскнехтов» атмосфера.

То ли военная полиция направила куда следует соответствующий рапорт, то ли решение исходило от командования батальона, но на следующее утро были назначены экзамены на вождение и выдача прав. Я особо в детали не вникал. Эти права – формальность для всех нас, не более того. Но когда мы въехали на мотоциклах во двор, были немало удивлены – вся территория была разлинована пустыми бутылками: повороты, перекрестки и так далее. Приволокли и пустую бочку из-под бензина, положили на бок, поверх нее укрепили доски – все это символизировало спуск и подъем. Мы лишь улыбнулись: неужели во всем этом была необходимость?

В Пожареваце мы сами для себя соорудили нечто вроде качелей из досок, на которых оттачивали навыки фигурного вождения – например, проехать по этой доске стоя и заложив руки за голову. А Бела вообще решил отличиться – он встал на сиденье мотоцикла. И надо сказать, сумел одолеть короткие дистанции. Для его мотоцикла эти эксперименты даром не прошли – пришлось сдать машину в ремонт, хотя поломку вряд ли можно было назвать серьезной. Все это было еще в ту пору, когда мы только овладевали элементарными навыками управления мотоциклом. Однажды мы стояли у своих машин, готовясь к практическим занятиям вместе с нашим инструктором по вождению – фельдфебелем вермахта. И в этот момент во двор въехал Бела, причем стоя на сиденье обеими ногами. Едва заметив фельдфебеля, он мгновенно шлепнулся задом в седло. Подобные фокусы были строго-настрого запрещены, и уж кому-кому, а Беле это было ясно. Результат: фельдфебель доложил об инциденте начальству, а всем нам объявили три дня неувольнения.

Но вернемся к экзамену и правам. Каждому из нас предстояло проехать между бутылками и в завершение миновать импровизированные спуск и подъем. Только Ганс сбил пару бутылок, виляя в этом лабиринте. Остальные проехали безукоризненно, причем на такой скорости, которая была явно в новинку нашим экзаменаторам.

– Ребята, вы бы наверняка подняли меня на смех, начни я задавать вам вопросы. Я просто был не в курсе вашего опыта практического вождения. Короче говоря, шпис выдаст вам соответствующие удостоверения на право управления мотоциклом.

Мы, взревев двигателями, тут же укатили на нашу стоянку.

– Гельмут – к адъютанту! – выкрикнул Хубер.

Положив отвертку – проверял карбюратор, – я отправился к адъютанту батальона. И получил от него совершенно новую задачу: мне предстояло скопировать карты! Он объяснил, что, дескать, карт конкретного района не хватает и я, будучи «художником», должен снять несколько копий. Для меня так и осталось загадкой, отчего меня сочли художником, и не просто художником, а еще и картографом. Однако во всем этом было нечто заманчивое – с меня взяли подписку о неразглашении военной тайны!

Весь день я просидел в маленькой каморке штаба и изо всех сил старался оправдать оказанное мне командованием доверие. Я сразу понял, что это были карты не германской территории. Командир явно присматривался ко мне, расспрашивал, поинтересовался, нет ли у меня среднего технического образования, не подавал ли я заявление на сверхсрочную службу и тому подобное.

– Никак нет, штурмбаннфюрер! У меня нет среднетехнического образования, и я не подавал заявление о службе в армии сроком на двенадцать лет.

– А почему? Не нравится служить?

Бог ты мой – ну и вопросик! Нравится ли мне служить? Я пошел в ваффен СС добровольцем лишь оттого, что счел своим долгом так поступить в военное время. Но чтобы «нравилось служить»? На тот период мне нравилось нечто совсем иное. Или всем без исключения должно нравиться маршировать, задирая ноги в гусином шаге, горланить строевые песни с оружием «на плечо»? Такие вещи меня явно не восхищали, я просто воспринимал их как необходимость. Нельзя сказать, чтобы я халатно относился к исполнению служебных обязанностей. Но просто в тот период мне казалось, что, отслужив свое, в жизни я намерен заниматься другим.

И я был немало удивлен тому, что и Хильгер стал задавать мне подобные вопросы уже позже, когда мы в Кирхдорфе отправились в кино. На мой вопрос, по какой причине он расспрашивает меня, Хильгер лишь улыбнулся и ответил: «Да так. Из чистого любопытства». Только в 1943 году я вспомнил эти расспросы, о которых, кстати, успел позабыть. Это было уже тогда, когда я попал в роту выздоравливающих и стоял на казарменном дворе в Эрлангене. Меня хотели отправить на офицерские курсы. Но об этом потом. Вернемся в июнь 1941-го.

Когда мы 11 июня покидали Кирхдорф, все население городка вновь высыпало на улицы. Все транспортные средства были сосредоточены на главной улице. Офицеры обменивались рукопожатиями с известными горожанами, и мы, усыпанные цветами, покатили к товарной станции для погрузки в железнодорожный состав. Подобное мы уже пережили в Югославии. Никто и словом не обмолвился, куда лежал наш путь. Единственным отличием было то, что на этот раз переброска осуществлялась по железной дороге. Никто из нас и в страшном сне предположить не мог, что эта переброска обозначит начало конца и что конец этот суждено пережить лишь считаным солдатам нашего батальона. А сейчас все смеялись, шутили, пели, ничего не подозревая.

Мотоциклы были надежно закреплены на открытых платформах, а мы ехали в пассажирских вагонах. Относительно конечного пункта заключались пари, но выигравших не было.

– Давай-ка, Гельмут, присаживайся к нам, перекинемся в картишки, – предложил Хубер, дружески ткнув меня в бок.

Вольф уже раздавал карты.

– Я когда-то знал одного человека, у которого всегда тряслись руки. И знаешь почему, Вольф? – насмешливо спросил Бела.

Ответа он так и не дождался. Состав здорово тряхнуло, и карты посыпались на пол. Поезд тронулся. На часах было ровно 4:30. Мы напряженно вглядывались в медленно уплывавшую прочь железнодорожную станцию. Скоро проехали и Зальцбург. Поезд стучал колесами где-то между Регенсбургом и Нюрнбергом. В Нюрнберге прояснится, куда нас все-таки везут. Мы прилипли к окнам. Уже темнело. Ганс едва разобрал название станции Галле.