Гельмут Гюнтер - Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941

Вернувшийся с командного пункта Альберт, хлопнув дверью, в своей обычной, чуть дерганой манере задал риторический вопрос:

– А вы знаете, кто были те русские, с которыми мы час назад разделались?

– Только вот не надо нам ребусов и загадок, давай выкладывай! – отрезвил его Вернер.

– Это… Это были женщины! Целый батальон баб, представляете?

И продолжал:

– Кое-кто из наших стал стаскивать с них все, что потеплее, тут и выяснилось, что все солдаты до одного – бабы! Некоторые совсем молоденькие.

– Хватит! Можешь не продолжать! – рявкнул Вернер.

– А чего это ты так взвился? Я же не виноват, что «отец народов» Сталин посылает баб воевать с нами! Да нам что с того? Нам плевать с высокой башни, кто нас на небеса отправит – бабы или мужики!

Хотите верьте, хотите нет, но меня охватило странное чувство. Только представьте себе – заснеженная деревенская улица усеяна трупами молодых девчонок. Когда противник бурой массой надвигался на нас, никому и в голову не могло прийти, что это женский батальон. И даже если бы пришло. Какая на самом деле к черту разница, какого пола твой противник? Мы уже были наслышаны о том, что русским все равно, кого бросать в бой с оружием в руках – женщин, мужчин! Значит, такая у них концепция тотальной войны! Но что же это должен быть за режим, если он с такой легкостью посылает на убой женщину?! Видимо, Сталина здорово припекло, раз он решился на подобные меры, невзирая на колоссальные людские ресурсы в его распоряжении [30].

Этот эпизод окончательно убедил нас, что мы вплотную подобрались к Москве. Ночью те, кто стоял в боевом охранении, докладывали, что видели метавшиеся по небу над Москвой лучи прожекторов. Мол, словно приглашали нас – дескать, давайте, наступайте, чего медлите? Дозор нашего батальона доходил почти до окраин города. До Москвы оставалось, наверное, километров восемнадцать. Что такое 18 километров? В особенности для такой гигантской, необозримой страны, как Россия? Ну а тут, вероятно, у «красного царя» никого поблизости, кроме женщин, не оказалось [31]. Бог ты мой, ну почему просто не уселись на мотоциклы и не убрались отсюда подальше?

Это мы так думали. А господа генштабисты лучше нас знали и понимали, что правильно, а что нет. И по их мнению, нам только и оставалось, что до рези в глазах вглядываться в лесные опушки вокруг этой распроклятой деревни или в случае нужды утыкаться мордой в снег!

Во второй половине дня 9 декабря мы стали понимать, как видят обстановку наши тыловики. Я только что прибыл на командный пункт, и тут зазвонил полевой телефон. Трубку снял унтерштурмфюрер Бух и тут же передал ее Клингенбергу. Мне бы уйти, но из присущего мне любопытства я все же решил повременить. До конца жизни мне не забыть это. Мы с Бухом не отрывали взора от Старика, вмиг побледневшего как смерть, потом вдруг побагровевшего. Из краткого обмена мнениями я понял, о чем шла речь.

У Клингенберга отвисла челюсть, было видно, какого труда ему стоило ответить «Яволь!». Потом он грохнул телефонную трубку на аппарат. Я почувствовал сильнейшее желание исчезнуть. Клингенберг окинул взором расстеленную перед ним на столе оперативную карту. И могу поклясться – незаметно смахнул набежавшую слезу. Все выглядело так, будто комар в глаз угодил. Но какие к дьяволу комары в декабре? Я знал Клингенберга еще по Франции. А когда он принял командование батальоном, мы встречались практически ежедневно. Я никогда не видел этого человека не то что потрясенным, а даже растерянным. И он отдал лаконичный приказ. Приказ к отступлению! Взятие Москвы в этом году отменялось!

Никто на КП и словом не обмолвился. Все молча уставились на командира. Сидевший в углу радист нервно грыз ногти. Унтерштурмфюрер Шрамм снял очки и с преувеличенной тщательностью принялся их протирать носовым платком. Бух, пожевав губами, рассеянно провел ладонью по щеке. Ну а я, кляня во все тяжкие свое любопытство, сконфуженно переминался с ноги на ногу, чувствуя себя здесь пятым колесом в телеге. Наконец Старик спустился на грешную землю. Брошенный на меня взгляд говорил очень многое [32]. Но он лишь коротко бросил мне:

– Выйдите отсюда!

Я пулей выскочил с командного пункта.

Приказ, повергший весь командный пункт батальона в шок, вскоре стал всеобщим достоянием. Каким-то образом о предстоящем отходе узнали все. Несколько минут спустя появился адъютант и по горло озадачил нас, связных. Получив приказы, все бросились развозить их. Мы с Вернером направились в расположение 2-й роты и вручили приказ командиру роты.

Следующие несколько часов прошли словно в тумане – мы даже не имели минуты, чтобы задуматься над тем, что произошло. Командный пункт работал в предельном режиме. Гауптштурмфюрер Клингенберг снова стал Стариком, прежним и привычным. Раздавал приказы без тени эмоций. Спускались сумерки, этот кошмарный день все же каким-то образом заканчивался. Вскоре совсем стемнеет. Видимо, чтобы охладить наши переживания, задул резкий северный ветер. На 22:0 °Cтарик назначил отвод сил. Вернер еще раз проверил мотоцикл, чтобы, не дай бог, не возникло задержки при отходе. И тут же вернулся.

– Не хочет заводиться, и все! – сообщил он.

Мы стали вместе сражаться с забастовавшим двигателем. Ни в какую! Что мы только не перепробовали! Я уже стал выходить из себя – нет, мой старичок BMW меня бы никогда так не подвел! Тот всегда заводился, что бы с ним ни приключалось.

Пришлось пойти на радикальные меры – разжечь костер под двигателем. Скоро языки пламени жадно лизали цилиндры. Но тут порывом ветром огонь раздуло, и в следующую секунду мотоцикл охватило пламя. Выхватив одеяла из коляски, мы принялись тушить огонь. К счастью, нам это удалось, если не считать обгоревшего провода. Мы стояли, уставившись на отказавшую вдруг машину, понятия не имея, что предпринять. И так простояли, наверное, с час. В принципе ничего катастрофического не стряслось – просто необходимо было заменить провод, только и всего. Но вероятно, читатель не знает, что температура в тот день упала с минус 25 до 30 градусов. Сердце у нас упало – мы беспомощно переглядывались.

– Я все сделал, что мог. Эта скотина просто специально хочет нам нагадить. Так что давай-ка бросим его здесь, а сами уедем на чем-нибудь другом.

Унтерштурмфюрер Бух, наблюдавший за нашими тщетными потугами, включая и разведение костра, саркастическим тоном рекомендовал завести мотоцикл, бросив в него ручную гранату.

– Ладно, Вернер, – попытался успокоить друга я. – Бросить мы его всегда успеем. Надо все же еще раз попытаться. Там в коляске наверняка завалялся кусок провода. Кто знает, может, сработает. Просто, пока машина под задницей, нам ничего не грозит.