Абдурахман Авторханов - Технология власти

Но начальство не возвращалось, зал требовал продолжения собрания, а галерея неистовствовала.

— Дайте слово Николаю Ивановичу! Вернувшийся Шкирятов успокоил зал:

— Николай Иванович, вас просят к телефону! Бухарин вышел из зала.

В кабинете у Бухарина произошел довольно продолжительный разговор по телефону со Сталиным. Запись этого разговора была приложена к делу "группы правых", когда оно разбиралось впервые на февральском пленуме ЦК 1929 года. Я постараюсь воспроизвести смысл этого разговора, не ручаясь, конечно, за текстуальную точность.

Сталин: ЦК считает нецелесообразным ваше присутствие на теоретической дискуссии, дабы последняя не приняла политического характера.

Бухарин: Каганович уже придал ей политический характер, к тому же присутствие почти всего аппарата ЦК говорит менее всего о ее "теоретическом" характере.

Сталин: Каганович присутствует там не как представитель ЦК, а по персональному приглашению Комакадемии, другие явились тоже по приглашению академии, членом которой являетесь и вы.

Бухарин: Однако я являюсь и членом Политбюро, а Политбюро не выносило никакого решения даже о "теоретической дискуссии". Как это могло случиться, что Каганович без ведома ЦК самолично открывает какую бы то ни было дискуссию?

Сталин: Видимо, инициатива исходит не от Кагановича, а от самой академии. ЦК ведь не может запретить ученому учреждению вести ученые споры, если бы даже они касались нас с вами, членов Политбюро. Но вы своим присутствием там, как член Политбюро, можете отрицательно влиять на свободу дискуссии, раз она уже началась. Поэтому я снесся с другими членами Политбюро и мы договорились, что вам лучше покинуть собрание, чтобы оно действительно не приняло и политического характера.

Бухарин: Во-первых, все ли члены Политбюро вашего мнения, во-вторых, распространяется ли это пожелание и на других членов ЦК — Кагановича, Позерна, Криницкого, Стецкого, Ярославского, Шкирятова?

Сталин: Как вам известно, Рыкова и Томского в Москве нет, Калинин болен, а остальные запрошены. Они настаивают, чтобы вы подумали о политических последствиях вашего неподчинения общей воле Политбюро. О Кагановиче и других мы вопроса не обсуждали, но об этом мы поговорим после.

Бухарин: Прошу дать конкретный ответ — дали ли вы, как секретарь ЦК, указание об открытии хотя бы теоретической дискуссии против меня?

Сталин: Конечно, нет, но я не могу кому-либо и запретить ее, если бы даже она была направлена и против меня.

Бухарин: Я остаюсь на собрании.

Сталин: Но тогда уже за последствия пеняйте на самого себя!

Бухарин, заметно взволнованный и бледный, вернулся в зал и занял прежнее место. Каганович и Шкирятов все еще не возвращались. Вскоре к ним направились Позерн и Ярославский. Через несколько минут туда же вызвали и Покровского.

В зале образовался явочным порядком перерыв. Начались групповые дискуссии. Все догадывались, что разговоры по телефону ведутся с ЦК. Некоторые подходили к столу президиума, стараясь понять, в чем дело. Бухарин углубился в чтение какой-то газеты и ни на какие вопросы не отвечал. Через полчаса члены ЦК вернулись в зал. Покровский без мотивировки сообщил:

— Собрание объявляется закрытым.

На второй день утром после злополучного собрания, проходя по коридору, я, как обычно, остановился у доски объявлений ячейки ВКП(б) ИКП. На доске висел свежеотпечатанный список студентов и профессоров, которые "срочно" вызывались в бюро ячейки. В списке была и моя фамилия. "Срочными" я считал все-таки свои обязанности студента и поэтому направился в лекционный зал, с тем, чтобы во время перерыва заглянуть в бюро. Едва началась лекция (была философская лекция Л. Аксельрод-Ортодокса), как зашел технический секретарь бюро ячейки, который прервал лектора, огласил тот же список, что висел на доске. Он добавил, что явиться нужно сейчас же. С разных мест поднялось около десятка человек. Встал и я. Спрашивая друг друга, что это могло значить, мы вместе двинулись в бюро. Там же собралась значительная группа и с других курсов.

В бюро сидел, нахмурившись и важно перебирая свою густую рыжую шевелюру, новый Секретарь ячейки. Его серые и безжизненные глаза, которое обычно выражали все, что угодно, кроме "большевистского огня", на этот раз дышали и "огнем", и злобой одновременно. Когда кто-то из его сокурсников попробовал шуткой рассеять нарочито напущенную, казалось, начальническую важность секретаря, последний грубо прервал:

— Мы не в кабаке, а в бюро ячейки.

— Что ты, шутки не понимаешь, Павлуша? — попробовал было тот же сокурсник исправить свою ошибку.

— Моя фамилия Юдин, — резко ответил он, явно недовольный фамильярным обращением к себе, как к "Павлуше".

Сокурсник замолчал. Молчали и мы.

Юдин сделал перекличку по списку. Студенты явились все, но не было профессоров. Вернувшийся секретарь доложил, что профессора заняты на семинарах.

— Вызвать, — приказал Юдин.

Через несколько минут явились не менее нас озадаченные профессора.

— Все вызванные мною товарищи должны явиться сегодня в ЦК к 6 часам вечера, — объявил Юдин.

На вопросы студентов и профессоров, в чем дело и к кому обращаться, Юдин отвечал коротко:

— Там узнаете!

Разные мысли нахлынули мне в голову.

— Донос Орлова?

— Возвращение на Кавказ?

— Участие в "казни" Сталина?

Или что-либо лучшее? Но о чем лучшем может быть речь, как не об оставлении на учебе? Я решил руководствоваться правилом — "думай о лучшем, но будь готов к худшему". Однако Сталина я не "казнил", в троцкистах не состоял — что может быть хуже? Как всегда в таких случаях, я побежал к Сорокину. Как назло его сегодня не оказалось. Попытался узнать у Елены Петровны, секретарши Покровского, она ответила, что слышит все это только от меня. Я вернулся на лекцию. Старушка Аксельрод рассказывала о Ницше. Есть избранные и толпа, "господа" и "рабы". Избранные призваны делать историю. Толпа — навоз истории. Воля к власти — движущая сила человеческого развития. Ею обладают только избранные! Оригинально и кстати!

Свежие мысли и певучая речь лектора, "последнего могикана философии независимого марксизма", как мы ее называли, подействовали отвлекающе. Другие лекции прошли мимо ушей. Ловил себя часто на мысли, что думаю об Орлове, Юдине и ЦК. Обедал без аппетита, по обязанности. Сейчас же после обеда, пропустив урок немецкого языка, поехал на квартиру Сорокина. И дома его нет. Поехал к Зинаиде Николаевне и застал ее и его.

Вошел Резников, еще более бледный и расстроенный, чем я.

— Я сообщу вам катастрофическую новость, — сказал он, — сегодня Угланов и Котов сняты с работы, сняты секретари Рогожско-Симоновского, Краснопресненского, Хамовнического районов. Создана комиссия ЦК под председательством Молотова по проверке всего руководящего состава московской организации (дело было вконце октября 1928 г.).