Абдурахман Авторханов - Технология власти

— Теперь мы только поняли, — рассказывал Резников, — почему было созвано "экстренное заседание" и почему Булганин пригласил на него секретарей ЦК.

— Мне кажется, что вы не поняли даже теперь, в чем дело и что происходило на заседании, — возразил Сорокин. — Вы думаете, что инициатива исходит от "активиста" Булганина? Игра более тонка, и она затеяна самим ЦК. Именно аппарат ЦК, Секретариат подготовил и заседание МК с "активом" и "заявление группы".При этом, как явствует из твоего сообщения, роли между секретарями ЦК (за спиной Политбюро) были заранее распределены. Молотов — "умеренный", Каганович — "агрессор", а Сталин — благодетельный арбитр. Но чтобы успешнее разыграть всю эту комедию до конца, предварительно надо было вывести из терпения Угланова так, чтобы он ушел с заседания. Все фарисейские слова Сталина о его заслугах — дымовая завеса для более успешной атаки…

— Нет, на этот раз Сталин был искренен, — вмешался Резников.

— Да, точно так же, как он был искренен, когда к первой годовщине Октябрьской революции писал в "Правде", что успешной подготовкой и победоносным проведением октябрьского переворота "мы прежде всего и главным образом обязаны т. Троцкому". Куда же он теперь загнал "отца Октября"? Сейчас Троцкий обо всех нас пишет как об "эпигонах Октября" потому, что Сталин и всерьез его уверил, что без него не было бы Октября. Но Сталин это писал не для красного словца и даже не для подхалимства, а в своих собственных целях усыпить бдительность врага (Троцкий был ему и тогда враг), войти в его доверие, забраться в его крепость и взорвать эту крепость вместе с его командиром. Так он поступил с Лениным, когда стал секретарем ЦК, так он поступил с Троцким, когда умер Ленин, так он поступает теперь с Бухариным… Сталин лукавил тогда и по отношению к Бухарину: "мы не дадим в обиду своего Бухарчика"-кричал тогда Сталин на Троцкого. С пеной у рта Сталин защищал Бухарина, возводил его заслуги до небес, более того, в период борьбы против Троцкого Сталин искусственно создал "культ Бухарина", "славу Бухарина".

— Сталин ни слова не говорил на заседании о Бухарине, — заметил опять Резников.

— Нет, говорил. Все, что он говорил хорошего об Угланове, есть бомба и против Бухарина, и против Угланова, и против всех нас. "От ступеньки к ступеньке"-это любимое выражение Сталина. Он делает все осторожно, хитро, но основательно. Он постоянно называл Троцкого Иудой, но теперь нам уже должно быть понятно, что он выболтал тогда свое собственное внутреннее существо. Если он тебя похвалил и ты верноподдано не стал на колени, так знай, что тебе суждено стоять на ногах до тех пор только, пока он не соберется с силами, чтобы свалить тебя в бездну. Станем ли мы на колени? — вот вопрос, на который мы вынуждены будем вскоре ответить…

Сорокин говорил долго, порою с резкими упреками по адресу Резникова. Резников редко и не убежденно возражал, видимо, только для того, чтобы возражать. Он в глубине души чувствовал себя виноватым перед Сорокиным, что так легко сдался на заседании.

— Что же мы должны были делать, по-твоему? — спросил он вдруг Сорокина.

— Уйти вслед за Углановым, оставив Сталина со своими наемниками.

— И что же получилось бы?

— Получился бы скандал, а на скандал Сталин не готов.

Резников ничего не возразил. Зинаида Николаевна на протяжении всей беседы сидела молча. Я собрался уйти, но Сорокин попросил меня поехать под Москву, на дачу к "Генералу". Я должен передать ему, что его ждут на квартире Зинаиды. Так как было уже поздно, я вынужден был сообщить Сорокину причину невозможности исполнить его просьбу, а стало быть — и тайну своего визита.

— К б часам вечера меня вызывают вместе с другими студентами в ЦК, едва ли я успею выполнить твое поручение, — сказал я.

— Это в связи с чем? — недоуменно спросил он. И цель моего визита отпала. Сорокин не был в курсе дела. Я отправился в ЦК.

В ЦК я пошел пешком, так как идти было недалеко. Зинаида жила в районе Театральной площади. Мне нужно было пройти через Лубянку на Старую площадь, где находится здание ЦК. Я пришел вовремя. В вестибюле находилось несколько человек, но из наших не было никого. На правой стороне от лифта "справочное окно" для посетителей. На стене большая черная доска с указанием комнат отделов ЦК и кабинетов секретарей ЦК. Даже указаны дни и часы приема посетителей "секретарями"-"И. Сталин принимает по…(дням) от… до… (часов) То же самое и у других секретарей ЦК — Молотова, Кагановича, Кубяка. Никаких специальных пропусков, предъявляй свой партбилет — иди прямо в секретариат Сталина и требуй, чтобы тебя приняли! Какие были демократические времена!

Когда я в последний раз посетил ЦК в 1940 году, порядок был другой: в приемной сидели чекисты в форме и без формы, к партийному билету надо было иметь еще специальный пропуск о разрешении входить в ЦК и только в указанный в пропуске отдел, но и этого недостаточно — чекист должен был перед заполнением пропуска созвониться с тем партийным бюрократом, к которому вы идете, и, если он согласен на свой риск пустить вас в здание, то заполняется на вас опросный бланк и тогда вы вступаете в "священную обитель". Доска "приема Сталина" и других секретарей исчезла уже с начала тридцатых годов. Но в 1928 году было время пресловутой "внутрипартийной демократии", и я беспрепятственно вошел в здание. Поднимаюсь на лифте на третий этаж и иду в Агитпроп, которому прямо подчинялся наш Институт. В коридоре встречаю выходящих из Агитпропа некоторых наших студентов. Спрашиваю, куда мы должны обращаться и в чем было дело. Отвечают, что в чем дело еще неизвестно, но что я иду правильно, а там скажут, что делать дальше. Вхожу в приемную шефа Агитпропа, застаю там еще несколько наших. Как только я вошел, ко мне обратился один из сотрудников, рыжий, до уродливости худой мужчина в пенсне:

— Вы, товарищ, из ИКП?

— Да!

— Как ваша фамилия?

Называю. Рыжий скелет смотрит в список, находит мою фамилию. Против фамилии какая-то буква и цифра, выведенные красным карандашом.

— На четвертый этаж, кабинет такой-то-чахоточным голосом говорит он.

Я поднимаюсь на четвертый этаж в указанный кабинет. Поражает мертвая тишина на этом этаже. Все двери в комнаты и кабинеты плотно обиты кожей на войлоке. По коридору тянутся длинной лентой мозаичные дорожки. В этом ряду на дверях никаких надписей, только номера. Стучу в указанный кабинет о мягкую кожаную дверь, но я знаю, что ни меня не услышат, ни я ничего не услышу. Поэтому нерешительно вхожу в кабинет: ба! за столом, в мягком, но довольно потертом кресле, сидит Орлов!

— Как вы сюда попали? — совершенно глупо и некстати спрашиваю я. Находчивый Орлов отвечает вполне резонно: