Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 17. Царствование Петра I Алексеевича. 1722–1725 гг.

Это замечание было очень важно для петербургского двора. В Берлине граф Александр Головкин уверял барона Ильгена честным словом, что царь без включения Пруссии не подпишет мирного договора с Швециею, как бы он ни был выгоден для России, чтоб король был благонадежен и, с своей стороны, поступал бы таким же образом. Ильген отвечал, что король нисколько в этом не сомневается, только по ходу дела на Аланде опасно, чтоб другие не предупредили своим миром, от чего общим интересам может произойти большой вред, особенно прусский король останется в большой опасности по положению своих земель в империи, ибо цесарь может легко вмешаться в штетинское дело и прусскому королю трудно будет противиться. Головкин уверял в сильной помощи царской, представлял, что если Швеция обнаруживает мало склонности к миру, то надобно ее принудить, для чего царь намерен употребить оружие и запретил выпускать хлеб из своих гаваней в продолжение года, что должен сделать у себя и прусский король и Данциг принудить к тому же. Ильген отвечал, что такое запрещение не поможет, потому что шведы могут получить хлеб из Германии, Фландрии, Англии и других стран, которым будет выгода, а прусским подданным убыток.

В половине мая царь отправил на Аланд третьего уполномоченного, генерал-майора Павла Ягужинекого, с прибавкою к остермановской инструкции еще следующего пункта: «Если бы на всех тех условиях Швеция не захотела уступить Лифляндию в вечное владение, то при последней крайности царское величество соизволит, чтоб Лифляндия оставлена была в русском владении от тридцати до двадцати лет, и по окончании этого срока она будет возвращена Швеции».

27 мая приехал на Аландские острова и другой шведский уполномоченный, Лилиенштет. Начались конференции. Русские уполномоченные прежде всего объявили, что не войдут в переговоры без участия Мардефельда; шведские отвечали, что не могут допустить этого участия, потому что с Пруссиею дело пойдет об имперских землях, к чему нельзя приступить без предварительного согласия цесаря как главы империи. «Мы вас хорошо понимаем, – сказали на это русские уполномоченные, – ваши поступки клонятся к одному – чтоб разлучить нас с Пруссиею, но это вам не удастся». Шведы объявили, что скоро должны получить указ о Мардефельде, и приступили к главному делу. Лилиенштет внушал, что в Швеции многие были того мнения, чтоб прежде помириться с другою стороною, однако превозмогло решение заключить мир с Россиею; но если благоразумного мира с Россиею получить не могут, то принуждены будут помириться и с другою стороною. Русские уполномоченные отвечали, что им неприлично рассуждать о том, что при нынешних обстоятельствах полезно шведским интересам, ибо каждый умный человек сам это легко может рассудить, и потому просят не грозить примирением с другими: эта угроза только дело испортит, ибо царское величество не имеет причины бояться Швеции и всех ее помощников. Но Лилиенштет продолжал стращать, спрашивал, известно ли царю, что против него ведутся большие интриги, что недавно и союз против него заключен. «Царское величество знает своих друзей и недругов, – отвечали русские уполномоченные, – вы намекаете на союз, недавно заключенный между цесарем и королями английским и польским, но время покажет вам, против кого заключен этот союз; цесарь и король английский всеми средствами ищут восстановить прежнее согласие с царским величеством».

Царь по согласию с прусским королем писал к своим уполномоченным, чтоб они в ожидании решения вопроса о Мардефельде в Стокгольме договаривались без него со шведами вместе о своем и прусском деле, для чего Мардефельд через них пусть делает предложения; если шведы будут требовать, чтоб прежде кончить дело о русских требованиях, то согласиться и на это, только объявить, что хотя бы между Россиею и Швециею и было все улажено, но после тут же, на Аландских островах, шведы с прусским уполномоченным не уладятся, то и трактат с Россиею будет вменен ни во что. «Предаем то дело в ваше управление, а мы, с своей стороны, намерены между тем воинские операции чинить и тем их к миру принудить».

Между тем граф Александр Головкин узнал в Берлине, что здесь ганноверская партия сильно интригует, чтоб отвлечь короля Фридриха-Вильгельма от России и заставить его вступить в соглашение с королем Георгом английским. Фридриху-Вильгельму представлен уже был и проект этого соглашения: английский король гарантировал Пруссии Штетин с дистриктом по реку Пину и с островами Узедомом и Волином; прусский король гарантировал Ганноверу княжества Бременское и Верденское; король польский включался в трактат: он гарантировал Пруссии и Ганноверу их приобретения, за что Швеция должна признать его на польском престоле; короли прусский и английский будут стараться, чтобы Швеция послала своих министров на Брауншвейгский конгресс для мирного постановления. Головкин представил королю, какие будут вредные следствия этого соглашения: отлучивши его от России, будут потом с ним делать что захотят; помощь короля английского по прежним примерам известна. «Я, конечно, так глубоко с англичанами в обязательство не вступлю, чтоб моя добрая дружба с царским величеством могла быть повреждена», – отвечал король. «Вашему величеству, – говорил Головкин, – известны вредные для Пруссии намерения польского короля, и я не знаю, для чего бы вам из угождения королю английскому собственным интересам вред наносить?» «Я этого предложения о короле польском не приму», – отвечал король. Головкин указал потом на Брауншвейгский конгресс как на коварное средство, употребленное королем Георгом для того, чтоб отвести Пруссию от Аландского конгресса. «Я и сам вижу, – отвечал король, – что мало пользы на Брауншвейгском конгрессе будет для общих наших интересов, и всячески от него уклоняться буду; однако если цесарь вступится и, как глава империи, потребует, чтоб князья имперские, участвующие в Северной войне, послали министров своих на этот конгресс, то в таком случае и мне нельзя будет не послать своего министра, для чего надобно спешить аландскими переговорами. Английский король желает подлинно знать, не имею ли я с царским величеством каких трактатов против империи и чтоб я вперед в подобные трактаты не вступал: мне легко было дать в этом обнадеживание, потому что и действительно у меня с царским величеством наступательных союзов нет; но если цесарь станет на нас нападать, в таком случае естественно всякому себя оборонять и свои меры принимать. Я непременно в доброй дружбе и твердом соединении с царским величеством пребуду, я в царском величестве имею единого истинного и прямого друга себе».

Узнав, что король призывал к себе министров, Головкин поехал к Ильгену и спрашивал, в каком смысле составлен ответ на английские предложения. Ильген показал ему три пункта, написанные королевскою рукою, из которых один какой-нибудь должен быть внесен в трактат вместо пункта о короле польском: