Джавад Тарджеманов - Серебряная подкова

Слава макарьевской ярмарки росла и скоро вышла далеко за пределы волжского края. На великое, невиданное в других местах России торжище съезжалось множество купцов из Китая, Индии, Персии, среднеазиатских и европейских стран. Каких только товаров тут не яродавали!

От персидских ковров и китайского фарфора до карет английских - все можно было купить на этой ярмарке.

Город, выросший из монастырского села Крестцы разбогател, расширился и выглядел сказочным. Правда, прошлой осенью, когда Коля приехал сюда из Нижнего, Макарьев показался ему невзрачным городишком: немощеная грязная площадь с единственной церковью Казанской богоматери, покосившиеся темные заборы, незатейливые деревянные домики, тротуары, выложенные досками, по которым надо ходить с оглядкой, а на улицах мусор и ни души, точно жители не то спят, не то куда разъехались Хуже того зимой - глушь страшенная. Но весной как только Волга и Керженец разлились, город будто сбросил прежнюю дремоту. Первым, как медведь после зимней спячки, "проснулся" монастырь: там с утра до ночи слышалось церковное пение, голоса певучих колоколов разносились по широкому раздолью. Казалось, жители только и ждали этого зова: где-то в дальнем углу городка, на всполье застучал топор, ему откликнулась пила, и вокруг закипела дружная работа. Не прошло и нескольких недель, как на широкой песчаной равнине, словно по щучьему велению, возник новый Макарьев - ярмарочный город с грандиозным Караван-сараем или Гостиным двором, окружавшим центральную площадь. В середине площади красивое деревянное сооружение - биржа. Вокруг этих построек на сотни десятин раскинулся лабиринт разукрашенных улиц, переулков и закоулков со множеством лавок, гостиницами, ресторанами, театром и комедиантскими балаганами, армянской церковью и мечетями, огромными шатрами цирка и зверинцем - всего не перечесть.

Накануне ярмарки по Волге сверху и снизу потянулись к Макарьеву вереницы груженых судов. Как лебединые стаи белели паруса быстроходных расшив. Тяжело налегая грудью на лямки, медленно двигались бурлаки, волочившие тяжелые дощанки, тихвинки с разукрашенными кормами, кладушки, барки, соминки, гуеяны с причудливыми украшениями коротких мачт и прочие "посудины". Черепашьим шагом ползли неуклюжие коноводные баржи. Двигаясь, они шумели внутри шестернями, оглашали Волгу неумолкаемой перебранкой рабочих, которые вываживали со дна заброшенные якоря или на лодках-завознях торопились подальше закинуть новые. Шум, скрип, конский топот, ругань, звон якорных цепей и стоны бурлаков неумолкающим гомоном стояли над Волгой. Суда с каждым днем все гуще обступали противоположный отвесный берег, откуда выгруженные товары доставлялись на ярмарку плоскодонными паромами. Густой лее высоких мачт все больше и больше закрывал белые стены монастыря, встречавшего с утра гостей бархатным звоном колоколов.

Ярмарка уже давала знать о себе огромным столбом пыли, поднявшимся над нею. Бесчисленная толпа людей, тысячи лошадей, экипажей и телег на много верст покрывали недавно пустующее поле. Суета вокруг, давка, звон колоколов и грохот колес, многоязычный говор и хлопанье по рукам - все это сливалось в единый гул, от которого кружилась голова.

В самом городе была такая же сутолока. Все мало-мальски пригодные помещения домовладельцы Макарьева сдавали приезжающим для жплья, а сами занимались стряпней дешевых обедов, которые тут же разносили по лавкам торговцев или продавали прямо на улицах

Так шумела бойкой торговлей и безудержным весельем ярмарка в течение двух месяцев. Но вот приходил ей конец, и жизнь замирала. Исчезали причудливые строения, многотысячные толпы людей, отплывали суда - и снова пусто было на песчаной равнине, окутанной мраком ненастной осенней ночи.

Багровое зимнее солнце опускалось к Волге за дальней окраиной Макарьева.

Засунув руки в боковые карманы дубленки, подаренной дедом, Коля стоял на покатой крыше сенного сарая и неотрывно глядел на гладкую, как разостланная скатерть широкую подмонастырскую равнину, вспоминая чудо-ярмарку.

Белые поля и бледно-синеватое раздолье Волги просматривались до высот противоположного берега Кругом - снег, а в середине пустыни - десяток уцелевших строений и застрявших у берега в замерзшей воде барок Чуть ле вее - на снежной глади вырисовывались величественные здания монастыря. Постройки его казались рожденными самой землей, на которой они стоят. Кубы церквей и соборов, цилиндры башен, пирамиды шатров и колоколен ка залось, вырастали так же легко, естественно, как многовековые могучие дубы соседнего леса.

Мальчик на крыше, не чувствуя холода, любовался дивным искусством неизвестных зодчих, в котором природа и произведения человеческих рук сливались так чудесно в единое целое. Он поежился и невольно повернулся спиной к ветру. Его взору открылись теперь заваленные снегом проулки. Многие окна домов и лачужек в лучах заходящего солнца полыхали огнем.

Всю неделю с того дня, как вернулись они в Макарьев, Коля провел дома. У деда было свое небольшое хозяйство: сараи, погреба, скотный двор, огород и птичник За яблоньками у липовой рощи приютилась пасека на дюжину колод. Здесь и поселился дед после разорения когда большой старый дом был продан с молотка за полцены.

Бабушка не перенесла удара, захворала и вскоре умерла Суровый дед сразу же привязался к мальчику и вскоре кошмары гимназической жизни перестали тревожить Колю. Он то и дело приходил к деду в комнату с торопливым рассказом о том, что увидел, что услышал и что просто пришло ему в голову.

- Сегодня дочитаю "Странствования Телемака". Ладно, дедушки? спрашивал он, с ногами забираясь в глубокое старое кресло.

- Дочитаем потом, а сейчас прогуляемся. Куда пойдем - увидишь.

Спустя минуту вдвоем они шли по улице. Интересно - куда?

Коля, зная твердое слово деда, не стал допытываться.

Подошли к дому, совсем не похожему на другие. Вместо настоящих окон вверху, под крышей, были незастекленные продолговатые отверстия. Кузница! И кузнец в кожаном фартуке и в кожаных рукавицах весь перемазан сажей только зубы да глаза блестят. Он ловко поворачивал клещами кусок железа на пылающих угольях, будто мясо жарил. Его подручный, молодой парнишка, нажимал на ручку меха, похожего на гармошку. Мех этот, как странное чудовище с журавлиным клювом, дул на угли, похрипывая, точно задыхался. Кузнец неожиданно выхватил раскаленное железо из горна, перекинул его на большую наковальню и, ловко поворачивая клещами, начал бить молотком. Искры огненными стайками разлетались по сторонам, как стрелы: да, без кожаного фартука тут не обойтись.

А раскаленное добела железо уже покраснело, будто застыдилось, что с ним так обращаются грубо. Еще несколько ударов - и снова захрипели мехи, запылали угли. Снова побелевший кусок железа перелетел на большую наковальню.