Джавад Тарджеманов - Серебряная подкова

Итак, исходя из "троякого протяжения", мы можем получить все начальные понятия геометрии: геометрическое тело, поверхность, линию и точку, причем последняя определяется как место без протяжения.

Я пишу, как и всегда буду писать Вам, друг мой, чистосердечно и потому прошу не обижаться на мою прямолинейность. К сожалению, пока ничего не могу сообщить Вам о моих занятиях по геометрии. Бесконечный поток чиновничьих дел в департаменте их остановил. Вижу, что наш предмет скрывал трудности, которые нельзя было вначале подозревать и которые, как сами убедились, растут по мере приближения к начальным истинам в природе. Но, как говорится, волков бояться - в лес не ходить. Тем паче, когда в Казани находится такой признанный охотник, как Бартельс - учитель знаменитого Гаусса.

Честь имею поздравить Вас с наступающим третьим годом обучения в университете и послать Вам по этому случаю первые два тома собрания сочинений Радищева, которые на днях мне привезли из Москвы".

Только теперь Николай вспомнил о посылке. Он живо распаковал бумажный сверток, освободив две книги. На титульном листе первого тома ровным каллиграфическим почерком было написано:

"Студенту третьего года обучения

Николаю Лобачевскому!

Пусть бессмертное изречение Радищева, проникнутое глубокой верой в творческие силы и великое будущее русского народа, будет путеводной звездой при восхождении к вершинам науки!"

Николай прижал к груди подарок любимого учителя.

Глаза его сияли. Вот она, удивительная сила дружбы! Теперь начнет он занятия у Бартельса, и Яковкин не сможет помешать ему, нет, он даже сейчас пойдет к Бартельсу и расскажет о своих сомнениях. Если надо, попросит помощи записаться в слушатели.

Схватив шапку и перчатки, Николай, в парадной форме, выбежал на улицу.

Дорогу знал он: Бартельс жил на казенной квартире, в бывшем каменном двухэтажном доме инженера-подпоручика Спижарного, на самом углу университетского квартала, наискосок от Воскресенской церкви.

Лобачевский решительно дернул ручку звонка.

- Jst Herr Professor zu Hause? [Господин профессор дома? (нем.)] спросил он у горничной, открывшей дверь.

- Ja... ja [Да... да (нем.)], - ответила та, указав на дверь из передней в довольно большую комнату.

Николай вошел, осмотрелся. Вдоль стен - шкафы, заполненные книгами, кожаный диван, фортепиано. Изящные гравюры на стенах, часы в углу с медными гирями, а под ними небольшая астрономическая труба - все придавало комнате уютный вид.

Из противоположной двери вошел Бартельс, в темноеинем домашнем сюртуке и в зеленых панталонах, с длинным чубуком в левой руке. Большая красивая голова его казалась еще больше от густых и длинных волос, падавших на плечи. Из-под высокого лба на студента смотрели добрые задумчивые глаза.

- Прошу садиться... Чем я могу быть полезным? - обратился он к Николаю на модном в то время французском языке, опускаясь в глубокое кресло, Николай присел на краешек соседнего стула и робко начал по-немецки:

- Я, герр профессор, студент третьего курса Николай Лобачевский...

- Очень приятно с вами познакомиться! - Бартельс приветливо наклонил голову. - Я вас, молодой человек, ожидал. Да, да, не удивляйтесь. Non magister ad discipulum venire debet, sed discipulus ad magistrum [Не учитель должен приходить к ученику, а ученик к учителю (лат.)], неторопливо произнес он латинскую поговорку.

- Простите, герр профессор, - покраснев, ответил ему Лобачевский на том же языке, - но как вы меня знаете?

Бартельс улыбнулся.

- Приятно, весьма приятно убедиться в хорошем знании стольких языков, сказал он по-немецки. - А что в латыни усовершенствовались, похвально, молодой человек.

Латынь - королева наук, она в каждую область знаний открывает широкий доступ. О вас же, господин Лобачевский, я был наслышан в Петербурге, от адъюнкта Корташевского.

- От Григория Ивановича? Он говорил с вами обо мне? - взволнованно воскликнул Николай.

Бартельс опять наклонил голову.

- Как же, как же. Он заботился о вас, как о родном брате. Перед моим отъездом в Казань зашел даже напомнить, чтобы я обратил особое внимание на студента Лобачевского. И добавил: оный студент сам к вам должен прийти. Что ж, хотя и не скоро, но это, как видите, свершилось.

Николай окончательно растерялся.

- Извините, герр профессор...

- Полно, молодой человек. Существеннее другое: господин Корташевский сообщил мне, что вас глубоко волнует задача основания геометрии, поиски первых ее начал. Считаю сие весьма похвальным и возвышенным. Но представляете ли вы, какую трудную, сказал бы вам, неразрешимую задачу вы ставите перед собой? Буду с вами откровенным. Еще знаменитый александриец Птолемей писал:

"Невозможно, или по крайней мере очень трудно, найти основы первых начал". И он был сто раз прав. После Евклида прошло более двух тысяч лет. За такой великий срок все знаменитые геометры - от античных Паппа и Прокла до современных энциклопедистов Даламбера и Лежандра - ломали головы над сией задачей, пытаясь усовершенствовать или по своему разумению изложить исходные геометрические понятия и аксиомы.

Повернувшись к незатопленному камину, Бартельс неторопливо выбил пепел из трубки.

- Так вот, их сочинения выходили под разными названиями, - снова он обратился к внимательно слушавшему Лобачевскому. - "Обновленный Евклид", "Евклид, освобожденный от всяких пятен". "Опыт усовершенствования элементов геометрии"... Кстати замечу, мой славный ученик Гаусс тоже несколько лет ломает голову над проблемой обоснования геометрии. Но решения лучше Евклидова и по сей день еще никому найти не удалось. Воздадим же должное гению великого эллина и не будем зря силы тратить на ненужный поиск. Не лучше ли нам обратить внимание на высшие части математики?

Бартельс говорил плавно и свободно, подчеркивая наиболее важные мысли короткими взмахами чубука.

Внимание Лобачевского раздваивалось. Одновременно слушал он Бартельса и вспоминал: как же так, ведь еще Дидро говорил, что "одни участки широкого поля науки темны, другие освещены. Цель нашего труда - расширить границы освещенных мест, или же приумножить в поле источники света". Лобачевскому хотелось напомнить об этом, но прерывать почтенного профессора не решался.

Тот же, уютно устроившись в кресле и помахивая изящным чубуком, продолжал:

- Вообще, молодой человек, нужно ли утруждать себя поиском новых путей в построении основ геометрии? Что худого в том, что мы получили геометрию в виде совершенно законченном, как тысячелетнее, не нами накопленное богатство? Разве плоды ее, обобщенные так блистательно Евклидом за двести семьдесят лет до нашей эры, не стали азбучными основами знания, фундаментом всех точных наук? И разве были какие-нибудь сомнения в ее истинности, побуждающие к новому обоснованию?