Джавад Тарджеманов - Серебряная подкова

В общем Владимир прекрасный русский город, каменный, многоцерковный, а главное, в нем хорошо сохраняется старина. Заметна уже близость Москвы.

Я пишу Вам, а под окном непрерывно гремят, проносятся экипажи, скрипят возы. Заглушая прочие звуки, сейчас над городом плывет вечерний звон: колокола многих церквей зовут к вечернему служению. Церквей здесь много и весьма старинных, некоторые изумительны по красоте и величию, например, Дмитриевский и Успенский соборы на Дмитриевской площади. Белокаменная резьба Успенского собора восхищает, архитектура являет гармоническое слияние легкости и торжественности. Внутри сохранились фрески Андрея Рублева и Даниила Черного.

Представьте себе, маменька, что в каменной резьбе Дмитриевского собора сосчитано более тысячи различных изображений: птицы-звери, грифоны-звери с лицами человеческими и просто звери и птицы. А то во весь опор учатся всадники или схватились в смертной борьбе... Есть и Самсон, пасть льву раздирающий. Тут и там переплелись шеями гуси... Словом, сколько ни провести времени в сем дивном храме, все новые фигуры являются взору. Ах, маменька, зачем нет тут Вас, зачем это не Макарьев! То не полное наслаждение, когда нет возможности разделить его с тем, кто душою тебе близок. Что ни вижу, что ни чувствую - удовольствия от того лишь половина. Сколько радости было бы от возможности сказать: "Маменька, взгляните еще вот на это!"

С Дмитриевской площади направился я к Золотым воротам. Величественное сие сооружение чем-то нашжинает нашу Сююмбекову башню. "Золотые", ибо когда-то были окованы золоченой медью. Перед воротами некогда имелся ров, через который перекидывался по надобности легкий мост. В противоположном конце Дворянской улицы, как бы напротив Золотых, находились Серебряные ворота. Через них въезжали в город путешественники с востока, из Казани и других городов. Созерцая величественные храмы Владимира, вспомнил я невзрачные здания нашего университета. Дерзкая мысль при этом возникла в моей голове, но пока ее не решаюсь высказать. Я сделал некоторые зарисовки с этих соборов, быть может, они когда-нибудь пригодятся.

Потолкался я и на базаре среди народа, торговал калачами, сторговал Вам, маменька, ножнички и наперсток.

Затем пошел к себе в номер чай пить. Но так стало мне грустно и одиноко, что и чай не пился. Сел у окошка, чтобы хоть чем-то развеяться, но не получилось.

Прощайте, маменька! Кланяйтесь родным и добрым друзьям, всем, всем. Прощайте.

Николай.

Москва, 1 авг. 1821 г..

12-й час ночи.

Наконец я, милая маменька, в Москве. Добрался на вольных, так как почтовых лошадей ни в городе Богородском, ни на станции Старая Купавна достать не привелось... В город дотащился не в пору рано и потому принужден был остановиться в дорогой гостинице с мебелью красного дерева, с огромными окнами, на Большой Дмитровке. Плачу по 3 рубля в сутки за комнату и 75 копеек за прислугу. Дорого, дорого! Меня утешает одно: рядом университет и Кремль.

День прошел, даже почти незаметно: утром, напившись чаю и побрившись, поехал я к Перевощикову в надежде получить письмо от Вас, маменька, но не застал его дома.

Потом до вечера бродил по городу и, пообедав, отправился в Императорский театр, по которому очень соскучился (ведь уже шесть лет, как в Казани сгорел театр).

Теперь я воротился домой и после кофе с бисквитом сел за этот лоскуток бумаги.

Что же писать Вам о Москве? Огромный город, много старины, много народу, деятельность так и кипит; всюду Русь - она дорога сердцу. Не скрою, что когда я услышал, въезжая в Москву, звон колоколов, зовущих к заутрене, когда увидел башни Кремля и главы соборов, сердце мое забилось учащенно, мне казалось, что я в объятии материродины.

Брожу по Москве как в лесу, но люблю, люблю ее. Повсюду на улицах оглушительный стук: грохочут кровельщики на крышах новых домов. Город отстраивается и хорошеет после Наполеонова пожара. Два пункта, с которых я видел до сих пор Москву в некоторой подробности, это:

Кузнецкий мост, густо заселенный, и Театральная площадь.

На Кузнецком мосту и вокруг него, как нигде более, стоял сплошной крик, шум, свист, звон колокольчиков.

Говор русский, французский, английский, немецкий, татарский (что интересно, маменька, почти все здешние буфеты в руках татар). Везде всевозможные лавки, но купцы жалуются на худой торг. Кстати, я купил прекрасную складную шляпу.

Теперь вернусь к театру. Давали оперу "Жан Парижский" Буальде. С успехом дебютировал молодой певец Петр Александрович Булахов. У него гибкий приятный голос, позволяющий ему легко преодолевать высокие ноты.

А в целом пьеса так себе. Все натянуто, и музыка очень часто не согласуется со смыслом слов. Но Москве нравится. Театр был почти полон. Пользуясь прекрасной увеличительной трубкой, я подносил к своему носу лицо за лицом из всех лож и видел Москву - видел очень много усов, изможденных лиц под чепчиками, белил и румян, но очень мало хорошеньких.

Пора. Ложусь спать. Прощайте, маменька. Покойной

Вам ночи!

Ваш сын Николай.

2 августа 1821 г.

Здравствуйте, маменька! Сегодня утром я опять был у Дмитрия Матвеевича, опять не застал его, но письмо от Вас получил. С каким нетерпением читал я его, с каким удовольствием перечитывал! Сердечное спасибо Вам, маменька. Очень рад, что Вы благополучно прибыли в Макарьев. Совершенно против воли я заставил Вас волноваться. Будьте уверены, маменька, что если не получите иногда письма от меня в то время, когда ожидаете, то причиной этому не я, а те, которые могут отправить и не отправляют мое послание. Но, пожалуйста, не беспокойтесь: берегу свое здоровье, остерегаюсь от всего как умею.

От Перевощиковых я отправился в университетскую библиотеку, где провел более двух часов, рассматривая новые книги, касаемые точных наук. Там познакомился со своим коллегой по выборной должности - деканом физико-математического отделения Московского университета Иваном Алексеевичем Двигубским. Уже не молодой, но, кажется, очень трудолюбивый и вечно деятельный человек. Я провел с ним целый день. Говорит умно и рассудительно. На память он подарил мне учебники свои по физике. В прошлом году начал издавать журнал "Новый магазин естественной истории, физики, химии и сведений экономических", где помещал много собственных научных статей. У него надобно учиться быть деятельным и аккуратным. На обед повез он меня в английский клуб, который занимает огромный дом, великолепно убранный.

Оттуда снова поехал я к Перевощикову. Наконец застал его дома и провел с ним весь вечер. Он много рассказывал, многих раздраженно бранил, стараясь, однако, выведать прежде мое мнение, - и вообще показался мне вовсе не таким, каким я его надеялся встретить. Видно, Дмитрий Матвеевич, как и наш Алексей, крайне недоволен своим небыстрым продвижением по службе - он все еще адъюнкт.