Джавад Тарджеманов - Серебряная подкова

Что ж еще сказать? Утром, проездом в университет, осмотрел я Успенский собор. Храм поразительный величиною, богатством, и при виде его мне снова пришла мысль о соединении гимназического (бывшего губернаторского)

и тенишевского домов в единое целое. Но как приступить к делу - ума не приложу. Пусть пока будем знать я да Вы, маменька!

Однако я опять от множества впечатлений пишу дурно-быстро и не связно. Что поделаешь? Вечно что-нибудь забуду. Впрочем, уже поздно. Завтра - в дальнюю дорогу.

Чемодан мой уложен, портфель тоже, хоть и многое бы надобно было еще сделать в Москве. Приходится сказать:

до свидания, милая маменька! Будьте здоровы и покойны.

Получаете ли письма от Алексея? Пишите мне теперь в Петербург.

Ваш любящий сын Николай.

6 авг. 1821 г.. Новгород.

Тра-ля-ля-ля! Тра-ля-ля! Хоть польку готов танцевать.

Не мудрено: нашел ведь, маменька, нашел! Придумал, как приступить к делу, о котором уже писал Вам. Это случилось только что, во время прогулки моей по здешней крепости. Не знаю только, как получится, и потому молчу.

Город сказочный и поучительный. О нем слышал я еще в детстве из легенд и былин о Садко, Волхове, Василии Буслаеве. Овеянным романтикой древних сказаний о мужественных людях, совершавших удивительные подвиги, запомнился мне Новгород.

В таких размышлениях подъезжал я к нему, любуясь на множество монастырей, расположенных вокруг. Сказывают, что все они, даже находящиеся теперь на пятнадцать верст от города, когда-то заключались в нем; что из стен его могло выходить до ста тысяч войска. По летописям известно, что Новгород Великий имел народное правление. Его князья пользовались весьма малой властью.

Истинными правителями новгородскими были посадники и тысяцкие. Народ в собрании своем на вече - вот кто был истинный государь. Обширная область новгородская простиралась тогда на север до Белого моря и на восток за Уральский хребет.

Вот уже целый день я тут (отстал от своих дорожных спутников). Сколько ни спешил, а насилу управился увидеть все, что предполагалось. Я был и в торговой части города (на восточном берегу реки Волхова), и в Софийской с "детинцем" - кремлем (у ворот его народ так всегда толпится, что надобно ждать). Кремль занимает весьма пространную площадь, окружен огромною каменною стеною с башнями и воротами. Великолепный Софийский, НиколоДворищенский и Георгиевский древнерусские храмы, Грановитая палата, звонница Софийского собора и церкви старославянской архитектуры. И мне опять взгрустнулось:

зачем я тут один, без Вас, маменька, без возможности разделить чувство удивления и восхищения.

Вам, конечно, доставили уже письмо мое, и в Петербурге надеюсь получить Ваш ответ. Но надобно описать Вам, как, выехав из Москвы, дотянулся я до Новгорода.

Прежде всего кончились досадные хлопоты с лошадьми, препирательства с упрямыми и жадными возницами. Ныне от Москвы до Петербурга путникам предоставлены дилижансы. Вы, маменька, немало удивились бы сему экипажу.

Карета чрезвычайно вместительная, на восемь и даже двенадцать персон, движется она с изрядной быстротой.

К десяти часам утра все пассажиры были уже готовы, места в дилижансе заняты, и восемь прекрасных лошадей понесли нас в путь. Первые минуты путешествия прошли в полном безмолвии. Вероятно, каждый из нас был занят собственными мыслями. В задумчивости мы пропускали даже без всякого внимания множество встречающихся карет, оставляли без замечания проплывавшие мимо огромные здания. Наконец ветер, свободно гуляющий в открытом поле, дал нам почувствовать, что последние дома Москвы остались далеко позади.

Бесконечной лентой тянется, уходит вдаль дорога. Вокруг необозримые поля, лишь изредка встретишь деревушку с покосившимися, жалкими избенками под лохматыми шапками соломенных крыш, да нет-нет мелькнет озерная синева. И вновь необозримые поля и пастбища. Слышится звук пастушьего рожка и далекий торжественный колокольный звон. А полосатые верстовые столбы неторопливо бегут и бегут мимо окошка. Как мило все и как уныло!

К обеду следующего дня приехали мы в Тверь. Незабываемым зрелищем был для меня Вышневолоцкий канал, наполненный барками, ожидающими своего шлюзования, чтобы плыть до Петербурга. Вот так бы соединить все реки России в единую связь, подчинить человеческому разуму всю природу!

На этом письмо свое прерываю - подошла почта.

Прощайте. Целую.

Ваш Николай.

Санкт-Петербург, 8 авг. 1821 е.

Любезный друг мой, маменька!

Вот уже больше полсуток, как я в столице - за тысячу с лишком верст от Макарьева, за 1592 версты от Казани.

Я выехал из Новгорода без промедления, очередным дилижансом. Мое место в карете оказалось угловое (это - лучшие места), спиной по направлению к движению экипажа. Когда утомление от качки на ухабах дало себя знать и пассажиров стало клонить ко сну, я тоже закрыл было глаза, но потом, по-видимому, привычка воздерживаться днем от сна взяла свое. Я достал "Невский зритель" за прошедший год (купил в Москве) и стал читать отрывок из поэмы "Руслан и Людмила". Знали бы Вы, маменька, сколь высоко и натурально искусство Пушкина. В стихах его, словно из самого сердца изливающихся, живость и легкость изумительные. Уж не сама ли муза поэзии водит рукою истинного поэта?! До самого Петербурга не сомкнул я глаз, толчки и ухабы оказались незаметными, а Морфей - бессильным перед восторгами Парнаса.

Чем ближе становилась столица, тем сильнее чувствовал я нетерпение увидеть ее. Колеса нашего дилижанса стучали по бревнам, коими вымощена дорога. По ней брели люди пешком, с котомками за спиной, быстро неслись экипажи. Наконец у чуть светлеющей линии горизонта появилась темная, неясная от большого отдаления, громада.

"Петербург", - сказал один из моих спутников, а другой добавил: "Однако не менее как верст двадцать до въезда осталось".

Я смотрел неотрывно, и неясная вначале громада выравнивалась, росла на глазах. Вскоре на розовеющем утреннем небе вырисовывались причудливые контуры зданий то с куполообразными, то с островерхими крышами. Они все поднимались выше и выше.

"Так вот она какая, столица!" - мысленно воскликнул я и тут же запахнулся плотнее. Еще с вечера, маменька, я пересел на переднее место, уступив свое даме, которую беспокоил холодный ветер. Ветер беспокоил теперь и меня, но зато, приближаясь к Петербургу, имел я возможность рассмотреть его во всех подробностях.

Вскоре мы миновали окраину, чугунолитейный и другие заводы, оставили за собой унылые казармы рабочих и кладбище. Затем широкая прямая Литовская улица, с прекрасными домами и чугунными решетками оград, привела нас в самый город, несмотря на раннее утро, уже полный кипучей жизнью. Сильное и приятное чувство охватило меня, будто и я тоже участник сей кипучей деятельности. Верст пять еще ехали мы до центра. Наконец увидели празднично нарядный Невский проспект, напоминающий по своей многолюдности нашу Проломную, причудливые мосты, Фонтанку, одетую в гранит, громадный Гостиный двор (говорят, он заключает в себе до 200 лавок).