Андрей Марчуков - Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы

Немало противников «искусственного создания» национального вопроса было и в высших эшелонах партии. Например, секретарь ЦК КП(б)У Д. Мануильский в разгар подготовки проекта союзного устройства (сентябрь 1922 г.) в письме И. Сталину указывал, что отсутствие государственного единства республик тормозит развитие страны и поэтому необходимо отбросить изжившую себя форму взаимоотношений путем «ликвидации самостоятельных республик и замены их широкой реальной автономией» [966]. Понятно, что письмо это было написано «под Сталина» и его план автономизации. Но также несомненно и наличие подобных настроений у значительной части членов КП(б)У. Например, Н. Скрыпник, последовательный оборонец республиканского суверенитета, выступая на IV совещании национальных работников, подчеркивал, что на Украине «имеется еще много таких товарищей, которые и сейчас (в 1923 г. – А. М. ) признают ненужность и вредность существования национальных республик» [967]. Д. Мануильский объяснял свои сомнения в целесообразности существования независимых республик тем, что нэп выбил почву «из-под ног политических сепаратистов», украинская интеллигенция политически слаба и поскольку «украинский мужик “национальным” вопросом не интересуется», то они никакой серьезной оппозиции курсу на интеграцию не смогут предложить [968]. Но такие открыто ликвидаторские (с точки зрения украинской государственности) выступления звучали нечасто. Чаще признавалось, что «национальный вопрос на Украине есть» и «с этим нужно серьезно считаться нашей партии» (из выступления Д. Лебедя на VIII Киевской губернской партийной конференции в марте 1923 г.) [969]. Нейтралистские настроения ограничивались иронией или саботажем украинских республиканских центров (часто даже неосознанным) и стремлением ориентироваться на союзные организации и учреждения.

Еще прозрачнее на XI Екатеринославской губернской партийной конференции (март 1923 г.) выразился М. Фрунзе, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к «единой неделимой России». Отвечая на вопрос об оправданности федеративного устройства Советского Союза как союза равноправных республик, он заметил, что не будь мелкобуржуазной стихии, то и единство СССР было бы прочнее. Необходимость сохранения за республиками партийных центров (не как национальных, а как территориальных комитетов РКП(б) он объяснял тем, что приходится «считаться с необходимостью существования Украинского государства» [970].

Вынужденность этой меры сознавали многие, но это не означало, что все они принимали украинскую государственность как синоним всеобщей украинизации. Многие деятели партии считали УССР способом организации пролетариата Украины и вовсе не были согласны с тем, что развитие пролетарской революции должно вестись в украинских национальных формах. На этой почве появлялись концепции вполне конкретного характера. Речь идет о так называемой теории борьбы двух культур. В предыдущей главе мы познакомились с «украинским» вариантом ее трактовки, озвученной Н. Хвылевым. Хвылевой не был первым, кто заговорил о борьбе украинской и русской культур. Так, в ходе критики его взглядов указывалось, что толчок к их развитию дала «российская» интерпретация этой теории [971].

Собственно, никакой «теории» на самом деле не было, а была статья секретаря ЦК КП(б)У Д. З. Лебедя, напечатанная перед VII конференцией КП(б)У (начало апреля 1923 г.). В этой статье и в целом ряде его выступлений речь шла о проблемах развития украинского языка и культуры в условиях социалистического строительства, поскольку, как считал ее автор, «огромная часть национального вопроса… сводится к культурно-просветительской политике и линии партии в этой работе». По этой причине, полагал Д. Лебедь, партия «обязана в украинских условиях проверить, дает ли украинский язык возможность ускорить культурный процесс в украинском народе, особенно в крестьянстве… или он тормозит этот процесс, не помогая овладевать культурой, а затрудняя». И далее он делал вывод, что активная украинизация, особенно украинизация рабочего класса и партии, была бы не только не нужна, но и реакционна, поскольку «национализация, т. е. искусственное насаждение украинского языка… при нынешнем политическом, экономическом и культурном соотношении между городом и деревней» означала бы переход «на точку зрения низшей культуры деревни по сравнению с высокой культурой города» [972].

За этот вывод ухватились критики Д. Лебедя, прежде всего те, кто стояли на украинской национальной платформе. Секретарь ЦК КП(б)У был обвинен в теоретическом обосновании великодержавного уклона, в искажении ленинской национальной политики. Уже на VII партийной конференции М. Фрунзе раскритиковал его «теорию» и сказал, что она «абсолютно неверна и чрезвычайно опасна для судьбы коммунистического движения и судеб революции». «С ней нужно во что бы то ни стало покончить» [973]– так закончил свое выступление зампред СНК УССР. Еще большие протесты сторонников украинизационной линии вызвало другое положение, а именно констатация Д. Лебедем неизбежности борьбы культур и, естественно, победы одной из них. Как позднее в случае с Н. Хвылевым, это извлеченное из контекста положение, как и вся «теория» в целом, трактовалось излишне прямолинейно.

Сам же Дмитрий Захарович хотел сказать о другом. Он исходил из типично коммунистических позиций, считая «вопрос о нации… не целью, а средством изменения быстроты социалистического строительства» [974]. Поэтому под «культурой», по его собственным словам, Д. Лебедь подразумевал не только язык и этнографическую специфику, а «культуру – экономику города и культуру – экономику села». В этом контексте и надо было рассматривать борьбу культур как борьбу экономик, столкновение способов производства: передового – промышленного, социалистического, отождествляемого с рабочим городом, и отсталого – вчерашнего, мелкотоварного и мелкобуржуазного, олицетворяемого собственнической деревней [975].

Естественно, симпатии настоящего коммуниста должны быть на стороне города. А в силу исторических обстоятельств культура города на Украине была русской, а села – украинской, правильнее сказать, народно-этнографической. Борьба передового и отживающего – явление закономерное и всегда бывшее двигателем истории. Победить должна была культура передовая. Собственно, в условиях модернизационного перехода это волей-неволей диктовали железные законы экономического развития. Но борьба должна была вестись не на «кулаках», не в виде какой-то «русификации» ради самой русификации, а быть экономическим противостоянием старого и нового и заключаться в установлении тесного экономического союза между рабочим классом и крестьянством. Тут-то и было необходимо правильно учитывать соотношение сил промышленного города и мелкотоварной деревни и правильно строить национальную политику. В понимании Д. Лебедя таковая должна была оказывать локализующее и нейтрализующее действие на «политические вредные тенденции мелкобуржуазного засилья» [976]. Вот для этого противодействия национализму, для подчинения крестьянства влиянию рабочего класса и нужно было использовать народный язык и культуру. Но украинский язык должен был служить только средством «проведения советского, пролетарского, коммунистического влияния». Тогда же, когда язык превращался в самоцель, в «средство национализации», а украинизация проводилась «не из сознания, а из чувства», это должно было квалифицироваться как проявление украинского шовинизма и немедленно пресекаться. И вообще, считал Лебедь, следовало не поощрять «шовинистические тенденции» (а «это бывает сплошь и рядом»), а давать отпор выходцам из украинских партий и тем, кто «ударился в украинский шовинизм», когда они говорили, будто «украинская культура лучше русской» [977].