Андрей Марчуков - Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы

Идея Сталина про обострение классовой борьбы по мере наступления социалистического сектора экономики на капиталистический была универсальна и могла использоваться для объяснения любых затруднений переходного периода, указывая их причину. Сопротивление проводимой политике (коллективизации, раскулачиванию, завышенным планам промышленного строительства, установлению контроля над культурой и т. д.) теперь можно было объяснить враждебной деятельностью националистически настроенных мелкобуржуазных сил. Собственную вину за просчеты также оказалось возможно списать на сопротивление националистов и «последних остатков умирающих классов». Точно так же она позволяла объяснить наступление на «национальном фронте» борьбой с буржуазными элементами и выразителями их настроений. По-видимому, советское руководство не преминуло воспользоваться удачно подвернувшейся возможностью (впрочем, им самим же и созданной) и нанести удар по национализму.

У изменения приоритетов в национальной политике были не только сугубо классовые, но также идеологические предпосылки. Как уже подчеркивалось, украинский национализм беспокоил большевиков все больше и больше. Когда же он получил свое выражение в триединой формуле («шумскизм», «хвылевизм», «волобуевщина»), означавшей, что партия не является непреодолимым бастионом для национализма, а коммунистическая идеология вполне может стать его социальной оберткой, и центральное и местное руководство встревожилось всерьез. «Петлюровские» идеи могли слиться с коммунистическими, оформиться в альтернативную идеологию и стать оружием в руках политических противников советского руководства. С их помощью можно было объяснить народу, что у руководства находятся «московские», «неправильные коммунисты», а вот если бы они были «украинскими», то все было бы по-другому, а жизнь стала бы легкой и веселой.

Наступление на национализм, особенно местный, стало частью изменения приоритетов во внутренней политике, изменения взгляда на модель построения советского общества и государства в контексте стоящих перед страной модернизационных задач. Рывок был невозможен без мобилизации всех сил общества, без придания им единонаправленного вектора развития. Единство было нужно и обществу, и тем, кто стоял у руля государства. В условиях подготовки страны к гигантскому рывку в будущее разброд и шатание в верхах могли попросту «спустить пар» народного энтузиазма, убить веру в завтрашний день, разбазарить запасы накопленной в партии и обществе энергии и похоронить стоящую перед страной сверхзадачу. Государственная идеология – идеология интересов страны – должна была стать единственной и притом единственно правильной. Все прочие взгляды на пути развития СССР должны были освободить дорогу. Такова была логика «великого рывка».

И было не важно, где родились и держались те или иные взгляды: в беспартийной среде или в партии. В партии альтернативными сталинской идеологии могли стать концепции, также следующие в духе коммунистического учения, но по-иному толкующие некоторые практические вопросы, которые в тех условиях превращались в ключевые. Например, об отношении к мировой революции и проблеме построения социализма в одной отдельно взятой стране, о непрерывности истории России, о способах решения национального вопроса, о взаимоотношениях центра и регионов, о темпах индустриализации. В начале 1930-х гг. позиции Сталина и его сторонников, несмотря на кажущуюся непоколебимость, далеко не являлись таковыми. Еще авторитетны были другие вожди, многочисленны их сторонники, влиятельны иные ценности, популярны иные интерпретации будущего СССР. Вся борьба была впереди.

Стержнем социалистической модернизации стала сталинская концепция возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране, да еще такой потенциально могучей, как СССР. Ее торжеству способствовал не только разгром в середине 1920-х гг. левой оппозиции. Окончательная победа концепции была обусловлена международной обстановкой: подчас явно недружественным отношением к Советской стране далеких и близких соседей и затуханием международного коммунистического движения. Мировая революция откладывалась на неопределенный срок. Сама жизнь заставляла действовать в одиночку. Несомненное влияние оказали настроения партийной бюрократии, привыкшей к «теплым местам» и не желавшей поступаться своими полномочиями. Не меньше влияли и настроения народных масс, уставших от революций и традиционно склонных видеть в СССР обычное государственное образование. Миллионы советских людей не отделяли свою судьбу от судьбы страны и все свои силы отдавали укреплению ее могущества и процветания. Воистину, те поколения жили неодолимой жаждой Созидания. Построение в Советском Союзе первого в мире социалистического общества – общества справедливого, передового, без угнетения человека человеком и капиталом, о чем постоянно напоминала советская пропаганда, – многими людьми, особенно молодежью, воспринималось с чувством гордости за свою принадлежность к стране и к этому строительству. Гордость порождала патриотизм и, в некотором смысле, сознание своей мессианской роли: задача принести свет миру возлагалась на них – простых тружеников Советской страны. Причем чем дальше, тем больше роль «страны» выступала на первый план, оттесняя «мессианство» классовое. Важно учесть, что патриотизм, о котором в первой половине 1930-х гг. вслух еще предпочитали не говорить, и чувство гордости развивались не в узкореспубликанских, а в общегосударственных рамках, как чувство сопричастности к целому организму, а не к его части.

Необходимость сплочения всех сил страны и общества снова вытолкнула на поверхность вопрос о соотношении союзного и республиканского начал в СССР. В республиках имелись силы, в том числе разделявшие идейную платформу национальных движений, которые отстаивали приоритет интересов республик над интересами союзного государства и необходимость предоставления им больших прав. В то же время логика индустриального развития диктовала подход к экономике СССР как к экономике единого государства, а не как к сумме более или менее связанных между собой республиканских экономик. Этот подход присутствовал и в предыдущем десятилетии, но тогда, хотя бы в силу решений X и XII съездов РКП(б), приоритет отдавался развитию республик, что и позволило существенно поднять их экономически и политически, а некоторые и попросту создать на голом месте. 1930-е гг. стали временем дальнейшего укрепления взгляда на Советский Союз именно как на государство, а не на союз республик или зародыш для всемирной республики советов.