Владимир Шигин - Господа офицеры и братцы матросы

Однако, несмотря на большую разницу как в основном подходе, так и в трактовке, можно все же найти много общих черт, с одной стороны, между Жевакиным и Правиным, поверхностно так различными, а с другой – между коллективными портретами моряка-сенявинца и моряка-декабриста, нашедшими себе отражение в современных им мемуарах и записках.

Благодаря довольно многочисленным трудам моряков-декабристов и книгам участников средиземноморских походов и дальних вояжей начала прошлого века, есть возможность воссоздать, хотя и в самых общих чертах, образ русского флотского офицера того времени. Материалы архива Мордвиновых, воспоминания П. В. Чичагова и адмирала Шишкова проливают свет на образ мысли и характер некоторых из наиболее выдающихся флотских офицеров, имевших влияние не только на развитие флота, но и на политико-общественную жизнь современной им России. Изучение этого исторического материала показывает, что Гоголь верно подметил ряд черт, характерных для современного ему рядового флотского офицера.

В Жевакине прежде всего бросается в глаза его устремленность к Западу.

Лейтенант Жевакин много плавал заграницей. Еще в конце XVIII века он был в походе в Средиземное море… «в 95 году, когда была эскадра наша в Сицилии». Затем он совершил кругосветное плавание в 1814 году. Неудивительно поэтому, что фрак сшит из английского сукна, купленного им за границей. За свою стоянку в Сицилии Балтазар Балтазарович выучил несколько итальянских фраз и не забыл их за годы, проведенные в отставке, – он все еще помнит, как спросить хлеба или вина по-итальянски. Упоминание о встречах и дружбе с английскими морскими офицерами очень характерно: «Ну, народ такой же, как и наши моряки».

Гоголевский лейтенант – человек бедный. Как Фекла говорит, «только не прогневайся: уже на квартире одна только трубка и стоит, больше ничего нет, никакой мебели…» Фрак его перешит из мундира, построенного еще в 1795 году, по-видимому, и питается он также более чем скромно: «селедочку съел с хлебцем»… Однако его совершенно не смущает замечание Кочкарева, что у Агафьи Тихоновны нет никакого приданого. Балтазар Балтазарович не корыстолюбив. Он мечтает о счастье с Агафьей Тихоновной – «небольшая комнатка, этак здесь маленькая прихожая, небольшая ширмочка, или какая-нибудь в роли этакой перегородки». По-видимому, Жевакин – безземельный дворянин, существующий на скудную пенсию флотского обер-офицера. Земледелие его совершенно не интересует. Когда его спрашивает Павел Иванович, пашет ли сицилийский мужик, он отвечает: «Не могу вам сказать: не заметил, пашут или нет».

Мысли Балтазара Балтазаровича постоянно возвращаются к флоту, к товарищам по кают-компаниям кораблей, на которых он плавал. Едва ли он вышел в отставку по своей охоте – скорее, он один из многочисленных офицеров, которым не было места на флоте, постепенно сводимом на нет маркизом де Траверсе, александровским морским министром. Жевакин говорит то о третьей эскадре, на которой плавал бессмертный мичман Дырка, то об эскадре капитана Болдырева, на которой его сослуживцем был смешливый мичман Петухов. Его лицо не утеряло загара и обветренности, приобретенной за годы «дальних вояжей», которыми он гордится и ставит за главное свое отличие от прочих женихов девицы Купердягиной: «Хотели бы Вы, сударыня, иметь мужем человека, знакомого с морскими бурями?» Наивно? Да, конечно, наивно. Жевакин легко становится жертвой Кочкаревской интриги. Он не искушен в людских отношениях, доверчив и простодушен. Но он – порядочный человек из всех женихов Агафьи Тихоновны. Он один ведет себя как джентльмен.

Балтазар Балтазарович влюбчив, и в его заграничных воспоминаниях «итальяночки такие розанчики, так вот и хочется поцеловать»; «красоточки черномазенькие», даже детали женского туалета им не забыты: «здесь у нее какая-нибудь тафтица, шнуровочка, дамские разные сережки»… «манишечка, платочек». Он не прочь выпить: «покажешь, бывало, эдак, на бутылку или стакан – ну, тотчас и знаешь, что это значить выпить». Еще одна мелкая, но интересная черта. Жевакин чистоплотен и не терпит даже пылинки на своем старом вытертом фраке: «Вот там, пожалуйста, сними пушинку». Видимо, эта черта шла вразрез с современными ему русскими нравами и казалась смешной. Пожалуй, уместно также отметить вежливость Балтазара Балтазаровича не только с равными, но и с прислугой».

В связи с этим любопытны семейные дела известных российских флотоводцев. Герой Чесменского сражения адмирал Спиридов был счастливо женат и имел нескольких сыновей, один из которых тоже стал адмиралом, а другой – известным специалистом по дворянской генеалогии.

Из воспоминаний о кронштадтской жизни Ф. Булгарина: «В старину наши моряки, принужденные зимовать в портах, в которых не было никакого общества, не слишком были разборчивы в женитьбе, и хотя их дочери воспитывались в высших учебных заведениях, знали французский язык, музыку и танцы, но, возвратясь в родительский дом, подчинялись окружающему их, сохраняя память школьных наставлений: tenez-vous droite et parlez fransais («держитесь прямо и говорите по-французски»). Следовательно, в Кронштадте тон высшего круга был тогда в полном смысле провинциальный, с некоторыми особыми оттенками, а где принужденность и жеманство, там смертная скука.

Вторую половину кронштадтского женского общества, левую, или либеральную, сторону (принимая это слово вовсе не в политическом, а в шуточном смысле) составляли жены гарнизонных офицеров, констапелыни, шкиперши, штурманши и корабельные комиссарши с их дочками, сестрами, невестками, племянницами и прочая, прочая. Это было нечто вроде женского народонаселения островов Дружества, преимущественно Отаити, при посещении его капитаном Куком. В этом обществе было множество красавиц, каких я не видал даже в Петербурге. Не знаю, как теперь, но тогда город Архангельск славился красотою женского пола, и по всей справедливости: почтенные водители наших кораблей, штурмана и шкипера, и хранители морской корабельной провизии, комиссары выбирали для себя жен в этой русской Цитере.

Но вся красота заключалась в чертах лица, и особенно в его цвете (carnation) и в глазах…

…Я уже познакомил моих читателей с левою стороною кронштадтского женского общества. Для него отплытие флота и даже выступление на рейд было почти то же, что вакации для школьников. В то время, когда почтенные мужья занимались исправным ведением корабельного журнала или расчетливым распределением съестных припасов на корабле, нежные супружницы веселились напропалую с сострадательными людьми, принявшими на себя хотя приятную, но довольно скользкую обязанность утешать этих Пенелоп. На них красовались лучшие товары контрабанды. К числу забав принадлежали поездки в Ораниенбаум и в Петергоф. Это были пикники, составляемые угодниками красавиц. Эти поездки на катерах с песенниками, а иногда с музыкою, в кругу весельчаков и ласковых красавиц, начинавшиеся на берегу уединенными прогулками и кончавшиеся пиршествами, могли бы соблазнить даже и степенного человека! Громко, дружно, весело молодые люди распевали песню, которая начиналась двумя куплетами И. И. Дмитриева и оканчивалась двумя куплетами кронштадтского барда Кропотова: